— Эй, — осторожно позвал Сашка у ней над ухом. — Ты чего, опять плакать собралась?.. Нет? Вот и хорошо. Девятый класс, подумать только… Тебе сколько лет тогда было?
— Пятнадцать.
— А, тогда понятно… И Генке этому столько же, наверное?
— Нет, ему уже семнадцать было, — обвиняющим тоном заявила Вера. — Бабушка говорила, что он взрослый мужик. И что с крашеной Любкой путается.
— Какой там взрослый… — Сашка смешливо хмыкнул и потерся носом о ее щеку. — Семнадцать! Совсем пацан… Это ж еще ничего не видал, ничего не испытал, ни соображения, ни иммунитета никакого — и вот так, со всего размаху, голой душой на тебя напороться! Вер, мне его жаль, честное слово… А что болтал — так это от страха. Защищался так. Пацан же. Чувствовал, что попался, а что делать — не знал. Вот и пыжился изо всех сил: мол, и не случилось ничего особенного, и вообще мне наплевать… Он больше перед собой пыжился, друг просто случайно подвернулся. Нет, Вер, мне этого Генку жаль. А тебе нет?
— Нет, — сердито сказала Вера. — Мне его ни капельки не жаль. Если бы не Генка, я бы, может быть, нормальной была… Ну, то есть научилась бы постепенно относиться к этой проклятой красоте как-нибудь… потребительски. Как бабушка. Она сроду ни от кого не бегала, жила, как хотела… Сто раз замуж выходила… Сына родила… Может быть, я тоже замуж вышла бы, если бы не слышала, как этот идиот… пыжится. Может быть, у меня давно уже дети были бы…
— Тогда большое спасибо Генке, — перебил ее Сашка и засмеялся. — Вер, не сердись, но ведь это большая удача, что ты не замужем. Нет, я понимаю: в детстве такой стресс — это на всю жизнь… Зато ты меня дождалась. Поэтому ты его прости — и все. И забудь.
— Кто из нас психолог? — Вера все еще сердилась, но совсем немножко. — Сашка, ладно, почему я тебя дождалась — это мы выяснили. А как получилось, что ты меня дождался?
— А не знаю. Само собой как-то получилось. Честно говоря, я и не ждал ничего такого… Я ведь не романтик. Я в такое сумасшествие не верю… не верил. Чтобы с первого взгляда, с первого прикосновения — и вот так… Как будто всю жизнь знал и всю жизнь ждал. Слушай, а ты-то, почему именно меня выбрала?
Вера отстранилась и внимательно присмотрелась к Сашке: он что, серьезно это?.. Похоже — серьезно. Ничего себе… кого ж еще и выбирать, если не именно его? К тому же, она и не выбирала. Она тоже не ждала ничего такого, и в такое сумасшествие не верила, но тоже будто всю жизнь знала и всю жизнь ждала… Вот странный вопрос — почему именно его выбрала!
— Потому, что ты ни разу не сказал «гы», — наконец ответила она, обдумав все как следует.
— А что это значит — «гы»? — удивился Сашка. — Почему я должен… то есть не должен был говорить «гы»?
— Потому что «гы» говорят все идиоты, — объяснила Вера.
— А что это означает?
— Понятия не имею… Скорее всего — ничего не означает. Вернее — означает принадлежность конкретного туловища к общему стаду идиотов.
— Гы! — с выражением сказал Сашка. — Ну, как, похоже? Так надо говорить?
— Не похоже. Но и так говорить тоже не надо… Если научишься говорить похоже, я тебя в речку брошу… Ой, да! Шрам-то тебе опять залепить надо, мало ли…
— Потом, — отмахнулся Сашка. — Сейчас некогда, сейчас уже обедать пора.
Вера подтянула ногу и неверяще уставилась на часы, сидящие на щиколотке, как влитые. Действительно, обедать пора — почти половина первого… А ведь ей еще собраться надо, сегодня вечером уезжать… а Сашке возвращаться в больницу… Значит — расставание, разрыв, разлом слитка, а он про обед думает! Впрочем, если честно, она тоже думала про обед, а про расставание почему-то совсем не думала. Ну, совершенно не думала про расставание! И не боялась его, и боли не ждала. Даже странно.
— Вот странно, — озвучил Сашка ее мысли. — Я так боялся, что ты уедешь… А сейчас не боюсь. Только скучать очень буду. Я уже сейчас скучаю. Но я к тебе приеду, скоро, как выпишут — так и приеду. Вкусненького чего-нибудь привезу. Чего тебе привезти, Вер? Ты чего особенно любишь?
— Когда есть хочется — я все особенно люблю, — призналась она. — Пойдем уж, правда, обедать…
И они пошли обедать и разговаривать, потому что поговорить-то давно хотелось, но все как-то не до этого было… Обедали — и разговаривали, потом убирали со стола — и разговаривали, мыли посуду — и разговаривали… Разговоры были неспешные, спокойные, о пустяках каких-то, о глупостях вроде того, куда девать страшное количество еды, оставшейся после дня рождения, что делать с розами — ведь они за день выпьют всю воду, а потом засохнут в такую жару. Вера мельком подумала, что разговаривают они так, будто уже все темы переговорили, будто все мысли друг друга давным-давно наизусть выучили, и каждую реплику собеседника заранее предвидят. Но это обстоятельство почему-то не раздражало, а казалось забавным и каким-то… уютным, что ли.
Сашка обернулся от мойки, с улыбкой понаблюдал, как Вера пытается втиснуть банку с помидорами в битком набитый холодильник, и опять озвучил ее мысли:
— Вер! Ты заметила — мы так разговариваем, как будто сто лет друг друга знаем. Это почему? Если с точки зрения психологии…
— Скорее всего, потому, что мы сто лет друг друга знаем, — рассеянно ответила она, думая, прилично ли будет навязать пирожки соседям, или Сашка согласится их в больницу забрать.
— Несколько пирожков я с собой заберу, — вслух ответил Сашка ее мысли. — А остальные ты в Становое повезешь. Вообще-то надо всю еду в Становое везти. Народ приедет, надо будет их чем-то кормить, а тут на неделю наготовлено.
— Да я все не дотащу, — с сожалением сказала Вера. — От автобуса до дома довольно далеко.
— Так тебя Николаич до самого дома довезет.
— Ой, нет! — всполошилась она. — Это неудобно! Чего человека туда-сюда гонять! Он не обязан на посторонних людей работать! И так уже без конца…
Сашка оторвался от мытья сковородки, вытер руки фартуком и шагнул к ней.
— Когда ты одеться успела? — возмущенно поинтересовался он, пытаясь оторвать пуговицы на ее халате.
Руки у него были мокрые и прохладные, но действие оказывали все то же: кожа мгновенно загорелась огнем.
— Ты с ума сошел, — догадалась Вера, раскаляясь, расплавляясь и сплавляясь с его руками. — Ты просто сошел с ума, вот что я тебе должна… Сашка, ведь так не бывает… И не отрывай пуговицы, они не для того, чтобы их отрывать…
— Зачем ты их столько понашила? — бормотал Сашка сердито и жалобно одновременно. — Это ты с ума сошла… В здравом уме никто столько пуговиц не нашьет… Это ты специально, чтобы я тоже с ума сошел… ну, вот, я сошел. Довольна, да? Рада, да?
Да, она была довольна и рада. Она даже смеялась от радости, хоть плед на диване был страшно колючий — Сашка опять ее до постели не дотащил. Сумасшедший. И он тоже смеялся, и опять о чем-то спрашивал, а она опять ничего не понимала, но на всякий случай опять говорила «Да», а он опять смеялся и что-то бормотал у нее над ухом, а потом оказалось, что он бормочет: «Спящая красавица»…