— Ничего, — оживилась Юлия. — Можно по очереди кусать. Правильно?
Правильно. Это оказалось очень правильно — откусывать по очереди от одного яблока и передавать его друг другу, сталкиваясь липкими от сока пальцами и время от времени говоря что-то ужасно умное, например:
— Вкусно… Только правда твердое какое.
— Да нет, ничего. Интересно, оно червивое?
— Да какая разница? Все равно в темноте не видно.
— Действительно… Но если червяк был — жалко.
— Чего жалко?
— Кого. Червяка. Жил не тужил, спал себе спокойненько, а его хрясь — и схавали. Ни за что.
— Это не я.
— А кто, я, что ли?
— Никто. Не было червяка. А если был, то успел удрать. Под покровом темноты.
И тихий смешок в темноте, и довольный вздох, и едва уловимое шуршание бумажной салфетки, и неразборчивое «спокойной ночи» сквозь сладкий зевок, и никакой грозы, отстала гроза от поезда, а может быть, свернула куда-нибудь, погналась за другой беззащитной целью, и вокруг ночь, хорошая спокойная ночь, и можно еще так славно поспать… И проснуться опять рано-рано, и пить чай вдвоем с Юлией, и наконец порасспрашивать ее обо всем. О чем-нибудь. Просто поговорить.
А утром было все по-другому. Виктор проснулся поздно и сразу понял, что Юлия давно уже встала, наверное, и чаю без него уже попила, и собралась полностью — ее чемодан и сумка стояли на полке у двери, как марафонцы на старте. А сама Юлия, одетая опять во что-то серое, длинное и балахонистое, сидела у окна. Конечно, уткнувшись в свое шитье.
— Доброе утро, — разочарованно сказал Виктор. — Вы давно проснулись? Зря меня не разбудили. Мне понравилось в пять утра чай с вами пить.
— Доброе утро. — Юлия подняла голову, равнодушно глянула на него и принялась сворачивать свое рукоделие. — Я проснулась в четыре. Вряд ли вы привыкли вставать так рано. Чай я сейчас принесу.
А потом повторился вчерашний завтрак — с той только разницей, что не было согретых над чайником оладушек, зато была согретая над тем же чайником домашняя булочка, и ледяная домашняя ветчина из термоса-холодильника, и печенье, оставшееся от прошлого вечера. И опять все было тихо, уютно и душисто, несмотря на гомон и суету в коридоре и на крики Катерины в соседнем купе, — наверное, опять чего-нибудь найти не могла.
— И я вас больше никогда не увижу, — сказал Виктор сердито.
— Всякое может быть, — отозвалась она спокойно. Помолчала, серьезно разглядывая его, и без улыбки спросила: — Вот интересно, если когда-нибудь еще встретимся, вы вспомните, где видели меня раньше?
— Вспомню, — хмуро ответил он. — В вагоне-ресторане. Как вы там вино пили. А потом здесь — шампанское. Ужасная гадость, да? Голова не болит?
— Нет. А должна?
Она смотрела на него совершенно серьезно, но ему опять показалось, что Юлия над ним смеется.
— Позвоните мне через месяц, а? — попросил он смиренно. — Неужели так трудно — один раз позвонить… и все.
Она молчала, глядя на него с отсутствующим видом, а потом равнодушно сказала:
— Мне неоткуда звонить. Я живу в деревне. Ближайший телефон в четырех километрах. И тот не каждый день работает. И сотовый там не берет.
— В какой деревне? Далеко от Москвы?
— Далеко. От Москвы далеко, от Лондона — еще дальше. Отовсюду далеко. На краю края земли. Глубинка. Глухомань на отшибе.
— Расскажите, как вы там живете…
И последние пятнадцать минут их путешествия Юлия рассказывала, как она там живет. Они стояли в коридоре у окна, глядели на полоску моря, то появляющуюся, то исчезающую за невысокими прибрежными холмами с редкими свечками кипарисов на вершинах, и тихо разговаривали. Собственно, говорила Юлия. О том, что деревня почти опустела, и брошенные сады зарастают крапивой и малиной. О том, что в тихой заводи за плотиной водятся бело-розовые водяные лилии, а в соседней роще — всякое зверье. О том, что мама Нина никак не хочет сократить объемы сельхозработ на своем огороде, и каждый год приходится варить, солить и консервировать страшное количество запасов на зиму, а потом все раздавать, потому что самим съесть невозможно. О том, что кот Челленджер поймал недавно детеныша нутрии — нутрии там на воле живут, рядом с прудом, весь берег норами изрыли…
Виктор слушал и пытался представить, как Юлия вписывается во все это. По его разумению, Юлия во все это как-то не очень вписывалась. Он пытался задавать наводящие вопросы на интересующие его темы, но она непринужденно игнорировала их и опять говорила о старой яблоне, которая рожает фантастически вкусные яблоки, о муравейнике в роще — такой огромный муравейник, не меньше метра, честное слово! — и о том, что в мае прямо под окнами дома в саду по ночам поет соловей…
— Юлия, а вы-то как там оказались? — не выдержав, прямо спросил Виктор, когда уже поезд медленно подтягивался к вокзалу.
— Замуж вышла, — не сразу ответила она. — Вышла замуж, а потом… В общем, потом осталась там навсегда.
— За кого ж вы там замуж вышли? За учителя?
— За директора агрофирмы, — опять после заметной паузы ответила Юлия.
Виктор уже хотел спросить, похож ли ее директор на своего брата, который провожал Юлию в Москве, но тут увидел этого самого брата на перроне, почти напротив их окна, и от изумления открыл рот. Мистика. Как он здесь оказался? Самолетом, что ли, прилетел, чтобы Юлию встретить?
Юлия тоже его увидела, заулыбалась, замахала рукой в окно, и этот брат тут же рванул к двери вагона.
— Кто это?
— Брат мужа.
Ну да, мог бы и не спрашивать.
— Он же вас провожал…
— Не он. — Юлия с улыбкой глянула на Виктора и шагнула в купе. — Там был Сашка. А это — Славик.
Виктор вошел за ней и растерянно затоптался, сообразив, что вот сейчас они расстанутся — и все, и больше он ее не увидит, и даже не поговорили толком, и он не знает, как называется та глухомань на отшибе, где она живет… Ничего он о ней не знает.
— Это сколько же у вашего мужа братьев? — хмуро буркнул он, вдруг сразу услышав суету в вагоне, гомон встреч-прощаний и торопливый топот в коридоре.
— Трое, — рассеянно ответила Юлия, берясь за свою сумку.
— И все — близнецы?
— Не все. Только Сашка близнец. — Она прислушалась, выглянула в коридор и опять обернулась к нему. — Ну, все, давайте прощаться. Вон Славик за мной топает… Где там Катя? Опять они с Аланом что-то потеряли… Зовите их, а то мне неудобно влезать прямо в разгар их… э-э… диалога. Ну, зовите! Надо же с людьми попрощаться.
— Попрощаться… да, конечно. — Виктор шагнул из купе и в дверях чуть не столкнулся с этим самым братом мужа. Ну и братья у ее мужа… Книжные шкафы, а не братья. Виктор посторонился, повернул к Катькиному купе и, уже входя туда, услышал мягкий приглушенный бас книжного шкафа и радостный смех Юлии. Радуется. Это она так радуется встрече с братом мужа, а как будет радоваться встрече с самим мужем…