Стало невероятно тихо. Мозаичный пол вестибюля был усыпан
мокрыми ошметками, отвратительными зеленоватыми кляксами. А зеркала больше не
было, рама осталась висеть, но вместо неведомо куда и как исчезнувшего стекла
Сварог видел лишь стену, обитую синим бархатом в мелкий золотисто-алый
цветочек.
Туманный диск – откуда он возник на сей раз и где пребывал в
момент этого странного выброса, Сварог так и не успел заметить – повис меж ним
и рамой, замедляя вращение, повернувшись перпендикулярно полу, понемногу
превращаясь в знакомый топор, вертевшийся все медленнее. И наконец, обратясь
топорищем вниз, а рубином, соответственно, к потолку, подплыл к хозяину уже
совсем плавно, медленно, будто воздушный шарик, колыхаемый легким сквознячком,
ткнулся в руку…
Сварог машинально сжал пальцы, стиснул черное древко,
покрытое не потрескавшейся за тысячелетия эмалью, сплошь изукрашенное рельефным
узором из золотых кружочков, едва выступавших над топорищем, напоминавших
шляпки гвоздей. С некоторой неуверенностью покачал топором, справа налево и
сверху вниз, И не ощутил ни сопротивления, ни каких бы то ни было попыток
Доран-ан-Тега вновь действовать самостоятельно. Теперь это снова был обычный
боевой топор, ну, предположим, не самый обычный, но полностью покорный хозяину,
как и положено любой вещи…
Второй раз с ним такое случилось, а первый раз был в том
подземелье, в туннеле под Ителом, в роскошных переходах древнего метро, когда
Доран-ан-Тег самостоятельно, разве что не столь энергично, как теперь, рубанул
по странному зеркалу: и из зеркала потекло нечто вроде крови, а вскоре оттуда
вылез загадочный великан со своей быстрой, как молния, огромной кошкой…
– Интересно, что за счеты у тебя с зеркалами? – тихо,
одними губами прошептал Сварог так, словно рассчитывал получить внятный
ответ. – С такими вот зеркалами? И почему…
Он представления не имел, почему, зачем, откуда и как. О
Доране сохранились буквально крохи толковой информации, тонувшие во множестве
противоречивших друг другу легенд, побасенок и апокрифов, – пара почти
нечитаемых надписей на музейных камнях, несколько невероятно древних
манускриптов, да еще Доспех Дорана, от коего остался только топор, а где
пребывало все остальное, неизвестно. То ли странствующий рыцарь, то ли король
всего Харума, то ли монах забытого ордена – баллады и сказки мешали друг другу
как раз своим обилием и разноречивостью…
Он поднял голову, услышав наверху звук шагов, появилась
Мара, плетущаяся неуверенной походкой только что очнувшегося от дурманного
беспамятства человека, она моргала и трясла головой, пошатывалась, но меч
держала в руке крепко.
– Что стряслось? – спросила она хриплым, сонным
голосом. – Я вдруг очнулась на полу, физиономией в бумагах… Голова раскалывается,
Карах рядом валяется, а в замке суматоха, от воплей люстры трясутся…
– У нас были гости, – сказал Сварог с застывшим
лицом. – Только и всего… Вызывай орлов из восьмого департамента, кажется,
это сугубо по их части…
Аккуратно поставив топор у перил, он стал подниматься по
лестнице, чувствуя, как болят, ноют и свербят все ушибленные и поцарапанные
места. Показался Карах, шагавший той же сонной, заплетавшейся походкой,
отчаянно лупавший глазами. Верный домовой тащил за собой волоком один из украшавших
стену кабинета клинков, изогнутый, с рукоятью в бирюзе. Завидев Сварога, он
смущенно пояснил:
– Я думал, хозяин, вас тут всех поубивали на смерть… Самое
натуральное зло, тут и особого чутья не надо, сразу ясно. И фартолод твой
погиб, я хоть и валялся начисто одурманенный, а почувствовал в тот же миг, в
голове будто бомба взорвалась… Ну, думаю, пырну напоследок хоть одну гадину,
чтобы не было обидно помирать…
– Положи железку, порежешься, – без улыбки сказал
Сварог, свернул в коридор и направился к своей спальне.
Карах, послушно отложив клинок, плелся следом и что-то
неустанно бормотал про Багряную Звезду, про то, что она стала себя оказывать,
про то, что он предупреждал, хоть некоторые сильно умные по причине юной
глупости и не верили, язвы рыжие…
Сварог ощущал себя слишком разбитым, чтобы цыкнуть на него
как следует. Он отметил с радостью, что и дворецкий, и лакеи уже помаленьку
приходят в себя, ворочаются, встать пытаются.
Среди обломков и щепок – всего, что осталось от резной
дубовой двери, вмиг выхлестнутой Доран-ан-Тегом напрочь, – лежало
крохотное тельце домового. На человека это существо походило еще менее, чем
Карах, но Сварог не ощущал отвращения – он навидался разнообразнейших созданий
и успел накрепко уяснить, что внешность – еще не главное.
«Такие дела, – подумал он печально и отрешенно. –
Я его и не разглядел-то толком, пока он был жив, ни словечком с ним не
перекинулись, а он, оказывается, берег и, когда пришла такая минута, на смерть
пошел не колеблясь. Он им тоже крепенько приложил, но силы, видимо, были очень
уж неравны…
Вот и нету у меня больше фамильного домового, а я даже
поблагодарить не успел…»
…Одевшись наспех, чтобы не встречать серьезных людей в
скудном исподнем, он сидел на широкой ступеньке, на ковре, уперев локти в
колени, переплетя пальцы, устало понурившись. Смотрел, как деловито суетятся
заполонившие вестибюль орлы Гаудина. Ничегошеньки не понимал в происходящем,
даже приблизительно не мог догадаться, что означают все эти таинственные и
сложные манипуляции, сделавшие бы честь любому колдуну дикарского
племени, – но лучше уж было сидеть здесь, чем в своих покоях, где и вовсе
ничего не происходило, здесь он как-никак был на переднем крае событий, пусть и
насквозь непонятных…
Слуги куда-то исчезли, бесшумно и поголовно, справедливо
полагая, что все эти господские сложности не должны их касаться, а сами они
пользы хозяину принести не в состоянии. Зато чада и домочадцы, если можно так
выразиться, присутствовали в полном составе. Акбар, которого все равно
бесполезно было запирать из-за его умения проникать через любую запертую дверь,
а то и сквозь стену, растянулся во всю свою немалую длину на нижней площадке и,
положив на лапы громадную башку, чуть прядал ушами при каждом очередном
непривычном звуке, временами тоскливо косясь на Сварога с неприкрытой надеждой
на то, что хозяин вдруг смилостивится и позволит отхватить парочку
голов, – ему визитеры решительно не нравились. Мара сидела смирно, взирая
на происходящее с профессиональным интересом, а вот Карах, укрывшийся меж
Сварогом и перилами, выступал олицетворением вселенского скепсиса: он то и
дело, явственным шепотом, подавал критические реплики, из которых следовало,
что не только во всемогущество, но и в мало-мальскую полезность мертвой
техники, дурацкого стекла и глупого металла он не верит нисколечко, а
применительно к данному случаю – в особенности. По его глубокому убеждению,
сформировавшемуся отнюдь не сегодня, основанному на богатом житейском опыте и
мудрости предков, почти вся человеческая техника была и остается тупиковым путем,
глухим закоулком, в который род людской как-то свернул по ошибке, да так и не
нашел в себе ни ума, ни мужества повернуть обратно. Особенно когда речь идет о
самой доподлинной древней магии, позабытом злом колдовстве, недавно
пробужденном неотвратимым приближением Багряной Звезды. «То ли еще
будет, – убежденно вещал он, – то ли еще будет, наплачемся,
спохватимся…»