План, который она составила, был рискованным. Клер мысленно прощупала все его слабые места, словно калека с костылем. Она знала, что даже если расскажет Бену всю правду о том, что Джек делал в Калькутте, ее родственник сможет отвертеться. Джеку не нужно было напоминать ей, что двое химиков, замешанных в махинациях с хлорофиллом, давно исчезли или что большинство больных раком уже либо умерли, либо получили достаточно денег, чтобы держать рот на замке. Она ставила исключительно на незначительность преступлений Джека и на его желание — что бы он там ни говорил — завладеть поместьем Эдем.
— Предлагаю сделку, — сказала она ему. — Довольно банальную, но это лучшее, что я могу сейчас придумать. Мы напишем одно заявление, в котором я отказываюсь от всех своих законных прав на Эдем, а во втором заявлении я запишу все, что ты рассказал мне, и ты его подпишешь. Потом мы положим твое признание вместе с моим дневником в конверт, вроде тех, что показывают по телевизору, — «открыть в случае смерти или исчезновения Клер Флитвуд», что-нибудь в этом духе, — и пошлем оба заявления заказной почтой или как там это называется Фрэнку Баррету. В этом случае, если ты решишь…
— Я тебя понял, Клер. — Он настороженно обдумывал эту идею. — Какие гарантии у меня будут, что по возвращении в Лондон ты не передумаешь, не сдашь меня, не попросишь Баррета открыть это мое ужасное признание?
— Никаких. Никаких гарантий. Тебе просто придется поверить мне, Джек. У тебя больше оснований доверять мне, чем у меня — тебе.
— Я все-таки не понимаю, что ты получаешь из этого соглашения, кроме палки, которой можно бить меня всякий раз, как только я шагну в сторону с пути истинного?
— Не ты один не любишь поместье Эдем, Джек, но ты хотя бы испытываешь к нему сентиментальную привязанность. Что до меня, то оно слишком большое, слишком… — «Полное одежды мертвецов». Слова Робина, — Но мне очень нравится сад. Часть нашего соглашения будет состоять в том, что я стану главным садовником. А твое признание дает мне кое-какие рычаги, если что-то пойдет не так.
Однако не слишком много, подумалось ей. Не в том случае, если Джек решит, что не хочет возвращаться в Англию на таких условиях.
Им не пришлось доверяться почте, потому что, как оказалось, отец мистера Риверса был знаком с одним экскурсоводом в Пе, который согласился переправить посылку из Тибета с сотрудником туристического агентства. Бену Клер сказала, что это отчет о том, что они нашли во время путешествия. Под видом походного маршрута для туристов и паломников кадастровая опись Клер и признание Джека уехали в Лондон в туристическом автобусе за неделю до отъезда самой экспедиции «Ксанаду», вернее, того, что от нее осталось. Восемь человек — Бен, Клер, Джек, а также лепча и два водителя — поехали на паре комбинированных транспортных средств, одолженных в соседней деревне. Эти машины, представлявшие собой на одну треть «лендровер» и деревенский автобус, а на две трети — тибетскую грязь (Клер немедленно окрестила их «пыль-ровер» и «автодидакт»), тряслись и громыхали по дороге паломников из Тибета, огибавшей большинство крупных городов и военных лагерей вдоль границ. На эту часть пути ушло три недели, прежде чем водители смогли передать группу в надежные руки кочевых погонщиков яков — бхотия, путешествовавших на юго-восток, в Бутан.
Весна еще не пришла на дороги, по которым они пошли дальше. Следуя за яками по заброшенным тропам, уводившим на головокружительную высоту горных кряжей или погребенным под лавинами, группа пробиралась сквозь обширное покрывало вечнозеленых растений, все еще зажатых белыми пальцами ледников, а потом оставила яков и их пастухов позади, на высокогорных пастбищах, усыпанных ранними альпийскими цветами, яркими и густыми, как эмалированное основание хрустального итальянского пресс-папье.
Ожидая от Джека следующего шага, Клер постоянно чувствовала на себе его взгляд. Они оба знали: вероятность того, что его исповедь так и не достигнет Лондона, очень велика, и в этом случае им придется возобновить свою игру в кошки-мышки. Если бы Клер пошла в полицию, ее первым же делом спросили бы, почему она не заговорила раньше. Даже засыпая под печальную песню таящего снега, Клер не расслаблялась. Она просыпалась с болью в затекших мышцах, часто в той же самой позе, в какой отключилась накануне, а рядом с ней лежал пистолет Джека: Бен согласился оставить его девушке только потому, что у нее была собственная палатка. Хотя Клер была убеждена, что у нее не хватит духу использовать оружие снова, она все-таки держала его рядом с собой во всех сменявших друг друга автобусах и грузовиках, что везли их через Бутан. Она заметила, что ее родственник всегда садился в автобус последним и первым выходил из него. Если представлялась возможность, он занимал место позади нее и Бена, прижав настороженное лицо к оконному стеклу и излучая напряжение, словно статическое электричество. Его длинный подбородок зарос серой щетиной, а если он и брил его, то мерно взмахивал бритвой, словно совершал какой-то обряд. Предвосхищая дальнейшие события, Клер решила, что Джек похож на каторжника, собирающегося с силами для последней попытки вновь обрести свободу.
19
Спустя пять месяцев с того самого дня, как они покинули Калимпонг, Джек, Бен и Клер снова вернулись в маленький приграничный город. Один из носильщиков сильно ослаб из-за инфекции, попавшей в рану на его ступне во время шестинедельного возвращения из грязной долины Риверса, поэтому Джек и Бен решили отвезти его в главную больницу в Дарджилинге, пока Клер согласовывает их вылет в Лондон. Однако перед этим она хотела согласовать еще кое-что. Мысленно она называла это заключительным этапом, необходимым, чтобы наглухо захлопнуть и навсегда предать забвению определенную часть ее самой.
Водитель джипа, которого она наняла в Калимпонге, круто свернул с пути в поселения Айронстоун и съехал на дорогу, больше напоминавшую американские горки; она опускалась все ниже и ниже сквозь мили растущего чая и потеряла в высоте три тысячи футов, прежде чем они переехали вброд мелкую речушку рядом с заброшенной чайной фабрикой, на облупившейся стене которой все еще были различимы поблекшие слова «Надежда Магды», резко повернули и снова начали взбираться по сужавшейся тропинке. Гравий на ней вскоре сменился обыкновенной грязью, изрытой глубокими колеями, из которых торчало столько корней, что едва ли это вообще можно было назвать дорогой. Зеленые холмики чая полысели от небрежения, словно потертые бархатные диванные подушки, а когда колеса джипа стали цепляться за поверхность последнего, почти отвесного отрезка пути, Клер пришлось закрыть глаза, чтобы не видеть крутой обрыв слева от себя.
После такой головокружительной поездки тем более неожиданным оказался дом, представший ее глазам. Его как будто перенесли сюда прямиком из Абердина, такими прочными и серыми выглядели его мрачные гранитные стены. От Индии была лишь крыша из рифленого железа и пурпурная бугенвиллея, обвившаяся вокруг каменной веранды, на которой ожидал старик с безмятежным лицом тибетского монаха. Он был едва ли выше среднего роста, но военная выправка добавляла ему дюймов, так же как древний пиджак и полосатый галстук. Клер, запинаясь, попробовала выговорить его непроизносимое имя, но сдалась: