– Да, – ответил Франклин. – Хочу знать.
– Я знаю, что вы думаете. Вы думаете, я со всеми
трахаюсь. Но с Фоксом мы ни разу раньше не встречались, так что здесь не может
быть этот случай. И сейчас вы ворочаете мозгами, пытаясь понять, как это.
Он посмотрел хмуро.
– Когда вы думали, что все дело в сексе, просто бабенка
спит со всеми, кто способствует ее карьере, – это вас устраивало. А теперь
– теперь вы просто не понимаете.
– Да, – ответил он. – Не понимаю. Фокс –
самый жуткий буквоед из всех агентов, с которыми я работал, и он вам позволяет
тащить в дело штатского. Очень на него не похоже.
– Этого штатского я знаю, – сказал Фокс. – И
в этом вся разница.
– Он был жертвой насильственного преступления. Ну и
что? Вы его знали... когда это было?
– Девять лет назад, – ответил Фокс. Темные глаза
его не отрывались от дороги, руки спокойно лежали на руле.
– И вы не знаете, что он сейчас собой представляет.
Девять лет – это долго. Он же тогда был подростком!
– Ему было восемнадцать, – ответил Фокс
старательно не проявляя никаких эмоций.
– И вы не можете знать, кто он сейчас. Вполне может
оказаться преступником.
Фокс покосился в зеркало заднего вида:
– Ты преступник, Мика?
– Никак нет, сэр, – ответил Мика.
– И все? – У Франклина был такой вид, будто он
сейчас накрутит себя до истерики – или до апоплексического удара. – Вы его
спрашиваете, не преступник ли он, он отвечает, что нет, и вас это устраивает?
– Я видел, после чего он выжил, а вы не видели. Он
отвечал на мои вопросы, когда вместо голоса у него был ржавый напильник, потому
что убийца выдрал ему глотку когтями. Я в Поддержке Расследований проработал
пять лет, и то, что видел тогда у него, – это был один из худших
случаев. – Ему пришлось ударить по тормозам, чтобы не въехать в неожиданно
остановившийся перед нами поток машин. Мы все свели очень близкое знакомство со
своими ремнями безопасности, и Фокс продолжал: – Он вам не должен ничего доказывать,
Франклин, а мне он уже доказал все, что мне нужно. И вы оставите в покое его и
маршала Блейк.
– И вы даже не хотите узнать, зачем он здесь? Зачем она
привезла его с собой? Идет расследование дела, а он может оказаться даже
репортером!
Фокс глубоко, долго и шумно вздохнул:
– Я позволю вам задать им этот вопрос, только один раз,
а потом вы оставите эту тему, Франклин. Оставите, пока я не начал лучше
понимать мотивы, по которым Брэдфорд добился вашего перевода.
Это на пару секунд заставило Франклина замолчать. Машины
впереди медленно поползли вперед – кажется, мы попали в заторы часа пик. Сперва
я подумала, что угроза заставила Франклина отступить, но он был слеплен из
более крутого теста.
– Если он не аниматор и не ликвидатор вампиров, то в
чем он вам ассистирует, маршал Блейк?
Ему почти удалось убрать сарказм из обращения "маршал
Блейк".
Франклин меня достал, да и врать я не очень хорошо умею.
Спала я меньше двух часов, а потом пришлось лететь на самолете. И потому я
сказала правду, чистую и абсолютную правду.
– Согласитесь, агент Франклин, что если вам нужен секс
три-четыре раза в сутки, то удобнее возить любовника с собой.
И я посмотрела на него широко открытыми честными глазами.
Он посмотрел на меня очень неприязненно. Фокс рассмеялся.
– Очень смешно, – отозвался Франклин, но
отвернулся и оставил нас в покое.
Пусть правда и не освободит тебя, но при правильном
использовании она может чертовски сконфузить твоих врагов.
Глава 5
Хороший был отель. Очень хороший. Слишком хороший. Повсюду
люди в униформе – нет, не в полицейской форме, – работники отеля. Они
бросались распахивать двери. Пытались помочь поднести багаж. Мика и правда
позволил коридорному взять наши чемоданы! Я возмутилась, а он только улыбнулся
и посоветовал мне наслаждаться моментом. Никакого наслаждения в этом моменте я
не видела и потому прислонилась к зеркальной стене лифта и только пыталась не
злиться.
А чего я злилась? Да, отель меня поразил, и сильно. Я ехала
в расчете на обычный номер – "чисто-прибранный-ничего-особенного". А
сейчас торчу в лифте сплошь из стекла и позолоты, где лифтер в перчатках
нажимает кнопки и объясняет нам, как работает опознавательный код на наших
ключ-картах.
У меня в животе завязался тугой узел. Скрестив руки под
грудью, я мрачно смотрела в зеркало и сама видела, насколько я злюсь.
Мика наклонился ко мне, но не притронулся.
– А что такое? – спросил он очень участливым
голосом.
– Не ожидала я, что здесь будет... так.
– Ты злишься, что я забронировал нам хороший номер в
хорошем отеле?
В такой формулировке это звучало очевидно глупо.
– Нет, я в том смысле... – Закрыв глаза, я
прислонилась затылком к стеклу. – Да... – сказала я наконец.
– А почему? – спросил он.
Двери лифта открылись, коридорный, улыбаясь, встал так,
чтобы их придержать, оставив нам достаточно места для прохода. Если он и понял,
что мы ссоримся, то никак этого не показал.
Мика жестом пропустил меня вперед. Я отлепилась от стенки
лифта и вышла. Коридор выглядел именно так, как можно было ожидать по виду
отеля: темные дорогие обои, гнутые светильники под канделябры через равные
интервалы, так что и света хватало, и интимности. А на стенах висели настоящие
картины, не копии. Не художники с мировым именем, но настоящая живопись.
Никогда я не бывала в таком дорогом отеле.
Я оказалась впереди, Мика сразу за мной, а коридорный
следом. Пройдя по темному толстому ковру половину коридора, я сообразила, что
не знаю, какой номер ищу. Обернувшись к коридорному, я сказала:
– Поскольку мне неизвестно, куда я иду, следует ли мне
возглавлять шествие?
Он улыбнулся, как будто услышал нечто остроумное и
глубокомысленное, прибавил шагу, отнюдь не спеша, и занял место во главе, а мы
пошли за ним. В чем было куда больше смысла, с моей точки зрения.
Мика шел рядом со мной, и кейс висел у него на плече. Взять меня
за руку он не пытался, но держал руку так, чтобы я могла взять ее сама. Так мы
и прошли несколько шагов – его рука ждет моей, а я иду со скрещенными руками.
И чего я злилась? Потому что он сделал мне сюрприз, заказав
по-настоящему хороший номер в отеле – ах, какой гад! Он ничего плохого не
сделал, только заставил меня сильнее нервничать на тему того, чего же он от
меня ждет в этой поездке. Не его вина, а моя. И проблема моя, а не его. Он себя
ведет как нормальный цивилизованный человек, а я – как мрачная неблагодарная
свинья. А, черт!