– Вот так это для тебя просто, Анита? Что случилось, то
случилось, разберемся и дальше пойдем?
Я подумала над его словами и кивнула.
– Да, потому что так должно быть. Моя жизнь не
оставляет места для смакования несчастий и даже для нравственных угрызений.
Роскоши сомнения в себе я тоже не могу себе позволить – по крайней мере, в
такой степени.
– Роскошь, – повторил Ричард. – Анита, это не
роскошь, это мораль. Это совесть. Не предмет роскоши, а то, что отличает нас от
зверей.
Так, опять с того же места, – подумала я. А вслух
сказала:
– Ричард, у меня есть совесть, и свои моральные правила
тоже есть. Сомневаюсь ли я иногда, не стою ли на стороне зла? Да, иногда бывает.
Думаю, не распродаю ли душу по частям ради выживания? Да, иногда думаю. –
Я пожала плечами. – Такова цена за жизнь в реальном мире, Ричард.
– Это не реальный мир, Анита. Не обычный будничный мир.
– Нет, но это наш мир.
Я стояла к нему лицом, почти на расстоянии прикосновения. Он
держал себя в руках: его сила лишь слегка ощущалась в воздухе теплой тяжестью.
Он взмахнул руками, обводя гостиную:
– Не хочу я здесь быть, Анита! Не хочу жить там, где у
меня выбор: либо делиться тобой с другими, либо будут погибать люди! Не хочу
такого выбора!
Я вздохнула, показывая, что я устала, что мне грустно и что
мне очень жаль.
– Было время, когда я с тобой согласилась бы, но
кое-что в моей жизни мне очень нравится. Я ненавижу ardeur, но то, что принес
он в мою жизнь, я принимаю с радостью. Мне бы хотелось попробовать жизнь за
белым штакетником, но вряд ли даже без ardeur'а и вампирских меток она бы мне
понравилась.
– А я думаю, что да.
– Ричард, кажется, ты меня не видишь. Не видишь, кто я.
– Это ты мне говоришь? Если я не закрываюсь щитами, я
даже сны твои вижу и кошмары тоже.
– Но ты все еще пытаешься запихнуть меня в коробку,
которая мне была не по размеру, еще когда мы только познакомились. И себя ты
тоже пытаешься упихнуть в ящик, где половина тебя не поместится.
– Неправда, – замотал он головой. – Неправда.
– Какое из утверждений? – уточнила я.
– Мы бы смогли, нашли бы наш вариант с белым
штакетником, если бы не он.
Ричард показал на Жан-Клода.
Жан-Клод сидел с совершенно безмятежным, непроницаемым
лицом, будто боялся хоть слово произнести.
– Не надо переваливать наши трудности на Жан-Клода.
– А что? Ведь это правда. Если бы он оставил нас в
покое, не поставил бы на нас своих меток…
– Тебя бы уже на свете не было.
– Что? – Ричард наморщил брови, глядя на меня.
– Без дополнительной силы меток Жан-Клода ты бы никогда
не смог убить Маркуса и взять власть в стае.
– Неправда.
Я посмотрела на него пристально:
– Ричард, я там была. Это правда. Ты был бы мертв, а я бы
продолжала спать одна, в компании мягких игрушек и пистолетов. Ты бы погиб, а я
бы умерла душой, умирала от одиночества, не только потому, что не было бы тебя,
а потому что жизнь моя была пуста. Как у многих и многих, кто делает работу
полицейских. Я и моя работа – это было одно и то же, ничего сверх у меня не
было. Жизнь моя была полна смертей и ужасов, и попыток опередить, предупредить
следующий ужас, и я проигрывала эту битву, Ричард, теряла себя задолго, задолго
до того, как Жан-Клод меня пометил.
– Я тебя просил оставить работу в полиции. Я говорил,
что она тебя сжирает.
Я покачала головой:
– Ричард, ты меня или не слушаешь, или не слышишь.
– Может, я не хочу тебя слышать, а может, я прав, и это
ты не слушаешь.
Нас разделяло два фута, но с тем же успехом это могли быть
тысячи миль. Есть расстояния, состоящие из куда более труднопреодолимых вещей,
чем какие-то там мили. Мы смотрели друг на друга через бездны непонимания,
страдания, – и любви.
Я попыталась в последний раз.
– Допустим, что ты прав. Допустим, что Жан-Клод оставил
нас в покое, и возникла эта твоя идиллия. Все равно я бы не оставила работу в
полиции.
– Ты же сама только что сказала: она убивала тебя, эта
работа.
Я кивнула:
– Если что-то сделать трудно или тяжело, это еще не
значит, что ты этого делать не станешь.
Мне показалось, что тут я заговорила не только о полицейской
работе.
– Ты же сказала, что я прав?
– Я сказала: допустим, что ты прав. Допустим, что без
Жан-Клода мы нашли бы способ. Но мы привязаны к нему, Ричард. Мы – триумвират
силы. Что изменилось бы, будь жизнь иной – на самом деле не важно.
– Как ты можешь так говорить?
– Потому что важно другое, Ричард: мы имеем дело с
реальностью – сейчас, сию минуту. Есть вещи, которых не вернешь, и мы все
вместе должны постараться как можно лучше распорядиться тем, что в нашей жизни
реально.
Лицо его заледенело от злости. Терпеть я не могу, когда у
него такое лицо, потому что оно и пугает – и красивее, чем когда-либо, и все,
что отвлекает взгляд от этой изумительной красоты, будто ветром сдувает.
– И что в нашей жизни реально?
Сила его потекла по комнате горячей водой, горячей, чем в
ванну наливают. Охранники стали неловко переминаться с ноги на ногу.
– Я – человек-слуга Жан-Клода. Ты – зверь его зова. Мы
– триумвират силы. Этого нам не переменить. Мы с Жан-Клодом оба – носители
ardeur'а. Нам обоим нужно питать этот голод, и это не изменится.
– Я думал, ты надеялась научиться питаться на
расстоянии в клубах, как делал Жан-Клод при власти Николаос.
– Это наносило ущерб его силе, чего и добивалась тогда
Николаос. Я не собираюсь делать нас инвалидами в смысле магии из-за собственной
застенчивости. Хватит прятаться, Ричард. Ardeur есть и останется, и мне нужно
его питать.
Он мотнул головой:
– Нет.
– Что нет?
Он сбросил щиты – не знаю, намеренно или эмоции взяли над
ним верх. Как бы там ни было, я вдруг услышала все его мысли громче колоколов.
Он думал, что когда я возьму ardeur под контроль, то брошу Мику и Натэниела и
жить буду с ним. Останусь с ним. Он все еще надеялся – вполне серьезно! –
что мы когда-нибудь станем милой моногамной парочкой.
Секунду всего это было, но его упавшие щиты сорвали и мои, и
он ощутил мое потрясение. Мою неспособность поверить, что он до сих пор думает
– всерьез! – о том, что такое может быть.
Я почувствовала возникновение очередной мысли и попыталась
помешать ему, или закрыть от Ричарда, но слишком бушевали эмоции, и я не
успела. А мысль была такая: «Даже если я беременна, все равно ничего такого не
получилось бы».