Огги кивнул, стискивая руку Жан-Клода.
– Так давно это было, Жан-Клод, так давно! И никогда
мне к ней не вернуться.
– Мы должны питаться от тебя, Огюстин, и так, чтобы ни
один другой приезжий мастер больше на такое не осмелился.
Он кивнул, хотя вряд ли понял, что имел в виду Жан-Клод. А
Жан-Клод сдерживал ardeur, настолько, чтобы можно было думать – хоть немного.
Когда он его отпустит, ardeur захватит нас полностью, и не будет шанса
передумать.
– Он будет предостережением другим гостям, Жан-Клод,
иначе мы не переживем этого съезда. Это твои друзья, и они чуть не подчинили
нас своей воле.
Я посмотрела на него, и ощутила ту часть своей личности, что
позволяла мне убивать, позволяла делать то, что необходимо. В каком-то
причудливом смысле это решение диктовалось бизнесом. Политическое решение, в
целях выживания. Я знала, что мы можем подчинить себе Огги – он был сильнее
Жан-Клода, но я чувствовала, что можем. Ощущала, что мы можем питаться от него
так, что неважно будет, кто там сильнее. Не убить его, но взять его, присвоить
себе – в каком-то смысле, который я не могла даже выразить словами.
Жан-Клод сказал, будто прочел мои мысли – как оно, вероятно,
и было:
– Я тоже это чувствую, ma petite, но…
– Никаких «но». Мы его можем взять, я это чувствую.
– Вероятно, Белль Морт все еще слишком сильно
присутствует в твоем разуме.
Это был голос Ашера, сдавленный от усилия. Мы оба посмотрели
на него – его руки дрожали в воздухе, будто удерживая огромный вес.
– Быстрее, Жан-Клод! Быстрее, мы долго этот круг не
удержим.
– Он начал эту ссору, – сказал Реквием, –
давайте мы ее закончим.
У него руки не тряслись, но напряжение в голосе тоже
слышалось.
Жан-Клод опустил глаза на Огги.
– Вот что пойми, Огюстин: мы никогда так не питались. Я
не знаю до конца, что случится. Устраивает тебя такой риск, ведь страдать
придется тебе, если дело обернется плохо?
Я скользнула по нему ртом, языком играя по кожице. Он содрогнулся
и ответил просто:
– Да.
– Перестань, ma petite, иначе он не может думать.
Я снова встала на колени и перестала его касаться – положила
руки на колени, как хорошая девочка. Наверное, так было честнее.
– Огюстин, согласен ли ты на это?
Он кивнул, протягивая руки к Жан-Клоду.
– Да, да, видит Бог, чтобы вы оба, да, да, да!
Он так вцепился в Жан-Клода, что это должно было быть
больно.
Жан-Клод погладил его по волосам, успокаивая.
– Тогда мы сделаем то, что ты просишь.
Он посмотрел на меня, и будто дверь у меня в голове
открылась. Какой-то внутренний страж, которого, очевидно, Жан-Клод всегда
держал на охране меток, исчез, и они открылись в полную силу. Меня это на миг
ошеломило, пришлось опереться на бедра Огги, чтобы сохранить равновесие, и как
только я его коснулась, ardeur заревел во всю мощь, но на этот раз я ощущала на
другом конце тела Жан-Клода. Ardeur был не один, их было два, как два разных
огня, и Огги был нашими дровами. Мы жгли его, и он хотел этого.
У меня в голове послышался шепот Жан-Клода:
– Я отпускаю поводок, ma petite. Ты готова?
Я кивнула. Он отпустил, и я с криком рухнула в бездну.
Бездну кожи и ртов, рук и тел. Вся я превратилась в одну болезненную,
пульсирующую жажду. И чем она будет сейчас утолена, мне было все равно.
Я оказалась на полу, под Огюстином, эта изогнутая твердость
входила в меня и выходила, и я кричала для него, и в крике было наслаждение,
жажда, радость и похоть. Он приподнялся на руках, я видела, как входит в меня
его плоть, но к нам присоединился Жан-Клод, и угол пришлось изменить.
У нас никогда так не было, чтобы кто-то был между нами, и мы
питали ardeur. Все это время с Ашером, Микой, Натэниелом, Ричардом и Джейсоном
всегда в середине была я. Мы с Жан-Клодом питались друг от друга, он питался от
меня, пока я питалась от прикасающихся ко мне мужчин или мужчины, но никогда не
было, что Жан-Клод касался кого-то, кроме меня, когда мы были оба голые. С
открытыми настежь между нами метками я знала, чего это ему стоило, каким
невероятно осторожным приходилось ему быть в минуты, когда полагается
отбрасывать всякую осторожность. Так осторожен, так боялся меня отпугнуть,
отвратить, так боялся того, что могут сказать другие мужчины о попавшей не туда
руке или случайной ласке. Так чертовски осторожен, и вдруг, сейчас, надобность в
осторожности уходит. Я ощутила, как спадает в нем невероятное напряжение –
будто выдох при долго-долго задержанном дыхании.
Сперва он исследовал Огги пальцами, а влагой моего тела
смазал те места, где естественной смазки нет. При открытых метках я увидела вспышки
воспоминаний о других мужчинах, других временах. Отрывочные образы – но и их он
прогнал, все еще опасаясь того, что я могла бы подумать. Но тело Огги было уже
во мне, и я ощущала, как он рвется навстречу каждому прикосновению. Все, что
делал Жан-Клод, усиливало его страсть, и я уже об одном только думала – как
Огюстин двинется в меня, когда в него войдет Жан-Клод.
Жан-Клод вошел медленно, и Огги замер надо мной, будто
сосредоточился на этом ощущении. Долго у него ничего такого не было. Как он
говорил уже, предпочитает он девушек, а это значило, что даже сейчас, когда оба
мы рвемся в бой, Жан-Клоду надо быть осторожным, очень осторожным. Ничто так не
портит секс, как непреднамеренная боль.
Но наконец вошло все, что должно было войти, и напряжение
покинуло Огюстина, опустившегося на меня, входящего в тот ритм, который задал
нам обоим сверху Жан-Клод. Они поймали этот ритм, Огюстин входил в меня и
выходил, медленно, тараня в конце, и я постанывала на вершине каждой фрикции.
Они двое нашли такой ритм, что вершина одного движения была
вершиной и другого, и мы с Огги вскрикивали разом, а Жан-Клод вел нас обоих. Я
пыталась двигаться вместе с ними, но двойная тяжесть придавила меня к полу, и я
только могла сжимать Огги, когда он входил и выходил. Ногами я охватила их
обоих, и Жан-Клод задевал мне ступню. У меня между ногами стал нарастать
тяжелый, сладкий вес, я знала, что надвигается оргазм, и мы не могли себе
позволить, чтобы это было сюрпризом, но Жан-Клоду говорить не надо было – он
знал.
Он смотрел на меня поверх плеча Огюстина, глаза его тонули в
синем пламени, будто ночное небо могло гореть. Волосы разлетелись, пряди
прилипли к вспотевшему лицу. Я знала, что у меня глаза горят темно-карим
пламенем, будто я сама стала вампиром. Такое уже бывало. Мы смотрели друг на
друга поверх плеча Огюстина, и тяжесть росла, росла, росла…
– Ты дышишь по-другому, – шепнул Огюстин.
Я кончила с воплем, и мужчины будто ждали этого момента,
будто долго и яростно сопротивлялись, чтобы этого не случилось, а теперь можно
было сдаться.