– Луи видит тебя такой, как ты есть, Ронни. Не ищет он
какую-то призовую жену. Ему нужен партнер в жизни.
– Надеюсь, что ты права.
– Я не особо знаю, как там у вас сейчас, но уверена:
Луи нужна жена-партнер, а не кукла Барби.
Она вяло улыбнулась и снова нахмурилась.
– Спасибо, но это мне полагается тебя утешать. Ты
собираешься им говорить?
Я оперлась руками на раковину, посмотрела на Ронни сквозь
занавес собственных темных, длинных волос. Слишком длинные они отросли на мой
вкус, но Мика заключил со мной договор: если я обрезаю волосы, он тоже их
обрезает, потому что тоже любит носить их покороче. Так что впервые после школы
у меня волосы скоро будут до талии, и это всерьез начинало действовать мне на
нервы. Ну, сегодня мне вообще все действует на нервы.
– Пока я не буду знать точно, им знать не надо.
– Даже если да, Анита, им говорить не обязательно. Я на
пару дней закрою агентство, мы поедем на долгий девичник, а вернешься ты уже
без проблемы.
Я отвела волосы назад, чтобы видеть ее ясно. Наверное, у
меня на лице было все написано, потому что она спросила:
– А что такое?
– Ты всерьез предлагаешь, чтобы я никому из них не
говорила? Просто на время уехала и сделала так, чтобы волноваться уже не надо
было ни о каком ребенке?
– Это твое тело, – сказала она.
– Да, и я им рисковала, регулярно занимаясь сексом со
многими мужчинами.
– Ты же принимала таблетки.
– Да, но чтобы риска не было совсем, надо было
по-прежнему использовать презервативы, а я от них отказалась. Если я… беременна,
я с этим разберусь, но не так.
– Но ты же не о том, чтобы его сохранить?
Я покачала головой:
– Я еще не знаю даже, беременна ли я, но если да, то я
не могу не сказать отцу. У меня близкие отношения с несколькими мужчинами. Я не
замужем, но живем мы вместе. Живем одной жизнью. Такой выбор я не могу сделать,
никому из них не сказав.
Ронни замотала головой:
– Ни один мужчина не захочет, чтобы женщина делала
аборт, если у них серьезные отношения. Они всегда хотят, чтобы она ходила
босиком и беременная.
– Такой разговор подошел бы твоей матери, но не тебе.
Или уж не мне точно.
Она отвернулась, чтобы не смотреть мне в глаза.
– Я только могу тебе сказать, что бы сделала я.
Извещать Луи в программу не входило бы.
Я вздохнула, уставилась в окошко над раковиной. Много что я
могла бы сказать, но ничего такого, что стоило бы говорить. Наконец я выбрала
такую фразу:
– Ладно, сейчас проблема не у тебя и Луи. Это у меня и…
– И? – спросила она. – Кто тебе брюхо
накачал?
– Спасибо за формулировку.
– Я могла бы спросить «Кто отец?», но как-то жутковато
прозвучало бы. Если ты беременна, то там всего лишь крошечный, микроскопический
комочек клеток. Это не ребенок. Это пока еще не человек.
Я покачала головой:
– Мы с тобой согласились, что по этому вопросу не
согласны.
– Но ты же за свободный выбор?
– Да, – кивнула я. – Но я считаю, что аборт
отнимает жизнь. Я согласна, что у женщины есть право выбирать, но также считаю,
что все равно это отнятие жизни.
– Либо ты за выбор, либо ты пролайфистка. Но не то и
другое сразу.
– Я за выбор, потому что никогда не была
четырнадцатилетней жертвой инцеста, которую обрюхатил собственный отец. Не была
женщиной, которая умрет, если не прервать беременность, или
девчонкой-подростком, которая наделала глупостей; жертвой изнасилования тоже не
была. Я хочу, чтобы у женщин был выбор, но я все равно верю, что зародыш живой
– особенно если такой большой, что может жить вне утробы.
– Католичка – это на всю жизнь, – сказала Ронни.
– Может быть, но думается, что отлучение меня могло
излечить.
Папа объявил, что все аниматоры – те, кто поднимает
зомби, – отлучаются от церкви до тех пор, пока не покаются, не оставят
пути зла и не прекратят свое занятие. Чего Его Святейшество, похоже, не просек
– так это что поднимать зомби – парапсихическая способность, и если мы не будем
поднимать их регулярно за деньги, то в конце концов будем поднимать их
случайно. В детстве я случайно подняла погибшую собаку, а в колледже –
преподавателя-самоубийцу. И всегда гадала, не было ли и других, которые меня не
нашли. Может быть, некоторые из случайно поднятых зомби, которые иногда
появляются, – результат чьих-то нетренированных или вышедших из-под
контроля способностей. Я одно только знала: если бы Папа как-нибудь в детстве
проснулся, а в кровати у него свернулась клубком мертвая собака, он бы захотел
научиться управлять своей силой. А может быть, не захотел бы. Может, он бы
решил, что это зло, и молитвой можно его отогнать. Мои молитвы такого эффекта
не возымели.
– Но ты же не хочешь на самом деле оставить это… этого
ребенка, или что оно там.
Я вздохнула:
– Не знаю. Одно я знаю: я не могла бы уехать, сделать
аборт и своим бойфрендам ничего не сказать. Никогда не сказать, что один из них
мог иметь от меня ребенка. Просто не могла бы.
Она так затрясла головой, что волосы разлетелись у нее по
лицу, закрыли глаза, и Ронни резко отвела их, будто дернула себя за волосы.
– Я пыталась понять, как это ты счастлива, живя не с
одним мужчиной, а с двумя. Я пыталась понять, что ты любишь этого сукиного сына
вампира – в каком-то смысле. Я пыталась, но если ты станешь размножаться… на
самом деле родишь ребенка, этого я просто не смогу понять. Не смогу.
– Тогда не надо. Тогда уходи. Если не можешь понять,
уходи.
– Я не в том смысле. Я в том, что не могу понять: зачем
тебе так усложнять свою жизнь?
– Усложнять жизнь? Что ж, можно и так назвать.
Она скрестила руки на груди. Ронни – она высокая, стройная и
белокурая. Все, о чем я в детстве мечтала. Даже грудь у нее достаточно
маленькая, чтобы скрещивать руки на груди, а не под грудью – это мне тоже
недоступно. Когда она в юбке, ноги у нее просто бесконечные, а у меня… А,
ладно.
– Хорошо, значит, ты хочешь им сказать? Так скажи Мике
и Натэниелу, чтобы принесли тебе тест, и проверься.
– Только после теста. Не хочу, чтобы кто-нибудь знал,
пока я не знаю сама.
Она посмотрела на потолок, закрыла глаза и вздохнула:
– Анита, ты их обоих любишь. Спишь еще с двумя. Ты
никогда не бываешь одна. Когда ты найдешь время купить тест, уж тем более
уединиться, чтобы его сделать?
– Могу себе купить в понедельник, по дороге на работу.