Статуя изображала обнаженную графиню, стоявшую в непринужденной,
изящной позе, с виноградной гроздью в одной руке и копьем в другой.
– Слушайте, да это же талант! – вырвалось у Сварога.
– А я вам что втолковываю? Статуя весьма символична – копьем
я, словно Ашореми, без промаха поражаю сердца неосторожных, а гроздь сладкого
винограда… – Она вызывающе прищурилась. – Вам объяснять?
– Не нужно, – сказал Сварог.
Ему уже стало ясно, что невинным из этой комнаты не уйти. Но
он не особенно печалился по этому поводу – на него наконец подействовал должным
образом халат-одноназвание.
– Про меня говорят, что я грациознее всех умею лежать на
ковре, – сказала графиня. – Оцените, правда ли это. Да разметайтесь
непринужденнее и вы, вы же устали…
Сварог разметался непринужденнее, посмотрел на нее:
– Молва не врала…
– Вы настоящий кавалер, – сказала графиня. – А ваш
Гаудин всегда принимался хохотать. И говорил, что я – самая большая чудачка,
какую он видел в жизни. И непременно добавлял: но очаровательная до жути. Вы
согласны с последним утверждением?
– Всецело, – сказал Сварог. – И давно уже ломаю
голову – как получилось, что именно вы стали с ним работать?
– Потому что я незаменима. Вы, мужчины, существа
прямолинейные и простодушные. Какой бы магией ни обладали. Когда вы затеваете
заговор или тайную интригу, вас видно за кобонд
[13]
. А меня
никто не принимает всерьез, ни друзья, ни враги. И я добиваюсь успеха там, где
мужчины расшибают лбы. Как-никак моими усилиями были добыты бумаги торгового
дома «Браллер». Слышали?
– Конечно, – лихо солгал Сварог, блаженно вытянувшись
на мягчайшем ковре. – А в истории с алмазными подвесками королевы вы
принимали участие?
– Нет, – удивилась графиня. – Даже не слышала. Вы
про какую королеву? Наша умерла, когда я была еще ребенком…
– Я и забыл, это совсем другая история… – сказал Сварог.
– Вы надо мной смеетесь?
– Над собой, скорее…
– А она не будет ревновать, ваша юная головорезка… или
головорез, как правильно?
– Не знаю, право, – сказал Сварог. – А ревновать
она не будет. Не умеет. К сожалению.
– Ах, воо-от как… К сожалению? – Графиня склонилась над
ним, лукаво улыбаясь, легонько провела ладонью по его щеке. – Простите,
барон, ничего не могу поделать, дабы сохранить вашу невинность… Моими
любовниками либо бывают, либо нет. А притворяться в глазах двора моим
любовником, не будучи таковым… Подобного цинизма, крайне для меня
унизительного, я в жизни не допущу. Закройте глаза. Я посмотрю в ваше
мужественное лицо, потом нежно поцелую, и вы не должны думать ни о чем, кроме
меня…
Сварог устало закрыл глаза. Когда к его губам прильнули
нежные губы, успел подумать, что он – порядочная скотина. Но руки как-то сами
собой протянулись, комкая невесомые кружева.
…Снилось что-то смутно-тревожное, бесформенно-кошмарное, он
с трудом вынырнул и не сразу вернул себя к реальности – перед глазами маячили
ало-голубые узоры, и он не сразу вспомнил, где находится. Он пребывал в полном
одиночестве, если не считать мраморной графини, с загадочной улыбкой протягивавшей
ему кисть винограда.
Сварог собрал крайне живописно разбросанную одежду,
облачился, отыскал закатившийся под ковер баронский перстень. Осушил чарочку
келимаса, подумал, подошел к мраморной графине и погладил ее по щеке.
– Ваш виноград прекрасен, – сказал он. – Чем
больше ешь, тем больше хочется. Интересно, почему мы все такие клятые кобели,
честное слово, мне стыдно, но ведь это ненадолго…
– Ты прелесть.
Он обернулся, как ошпаренный. В дверях стояла вторая
графиня, живая, веселая и свежая.
– А мы тут, видите, самокритикой балуемся… – смущенно сказал
Сварог.
– Вы ею всегда только балуетесь, – сказала графиня,
подошла и чмокнула его в щеку. – Я весела и счастлива, как видишь. Ты меня
очаровал. Отныне изволь обращаться ко мне на «ты», как подобает любовнику. На
«вы» я только с теми, кто еще меня не любил, да с супругом. Ну, и с королем,
конечно. Прими рапорт, мой генерал. Я послала человека к Гинкеру. Твои
загадочные коробочки увязаны в мешки, а одна пребывает отдельно. Один из моих
верных прохвостов, самый толковый, ждет. Исключительно толковый малый, однажды
подделал вексель Банка Круглой Башни, а это надо уметь… Послушай, я умираю от
любопытства.
– Пойдем, – сказал Сварог.
В танцевальном зале стояло несколько угловатых мешков, и
возле них ожидающе прохаживался дворянин, тот самый потрепанный и задиристый.
Сварог открыл коробочку и сказал:
– Вот это – головоломка. Как по-вашему, что с ней нужно
делать?
Дворянин был ронерцем и потому раздумывал не более минуты:
– Тринадцать… Пятнадцать… Ага, вот так… – он довольно ловко
стал двигать квадратики грязноватым пальцем. – Нужно их передвинуть так,
чтобы цифры стояли по порядку, верно? Не вынимая?
– Совершенно верно, – сказал Сварог. – Вы сейчас
отвезете мешки в лавки, где торгуют головоломками. По мешку в лавку.
– Ваша милость, лучше бы сначала выправить патент, это ж
приличные деньги…
– Это долго?
– За полчаса можно справиться.
– Валяйте, – сказал Сварог. – Можете взять патент
на свое имя, мне безразлично. И меня не интересуют вырученные от продажи деньги.
– Благодарю, ваша милость! Прикажете бежать?
– Стоп, – сказал Сварог. – Теперь начинается самое
главное. – Он выстроил квадратики по порядку, от первого до пятнадцатого,
потом поменял местами «15» и «14». – Насколько я знаю, решение задач на
премию у вас обставляют так, что сжульничать невозможно? Стряпчий, свидетели…
– Верно, ваша милость.
– Найдите такого стряпчего. Пусть оформит все, как
надлежит, – ну, вам лучше знать… И объявите: тот, кто вернет квадратики в
прежнее положение – из этого, именно из этого! – получит тысячу ауреев
золотом. Все поняли? Выполняйте.
Дворянин махнул лакеям, они взвалили брякающие содержимым
мешки на плечи, и вся компания скрылась. Сварог самодовольно улыбнулся, гордый
собой.
Память у него была необычайно цепкая, и в ней, словно в
рыбацкой сети с мелкими ячейками, застревало превеликое множество самых разных
сведений, случайно прочитанных или услышанных…
Когда в семидесятых годах девятнадцатого века в США
придумали эту игрушку, моментально проникшую в Европу, разразилось форменное
национальное бедствие. Играли все – в городах и деревнях, на заседаниях
германского рейхстага и в лондонском Сити. Хозяева контор и магазинов
специальным приказом запрещали клеркам и продавцам брать в руки «пятнашку» в
рабочее время. Когда за решение одной из позиций была назначена большая премия,
торговцы забывали открывать магазины, крестьяне – кормить скотину и пахать,
машинисты – останавливать поезда на станциях. Люди ночами простаивали под
уличными фонарями, двигая квадратики.