Ричард Длинные Руки - эрцфюрст - читать онлайн книгу. Автор: Гай Юлий Орловский cтр.№ 10

Я сказал твердо:

— Будем и гусеницам уступать, лишь бы все было мирно! Это называется политкорректностью и мультикультурностью. Пусть хоть по всему дому гусеницы ползают, а пауки все затянут паутиной, у них своя жизнь, свои ритуалы и своя самобытная культура, еще более древняя, чем у нас, людей и человеков. А если вам какая птичка на голову накакает, то нельзя говорить те гадкие слова, что вы вчера вслух и при дамах, когда вам на шляпу гриф насрал, переев падали! Это у него такая самобытная культура, гораздо древнее, чем наша, а разве мы не преклоняемся перед древностью и традициями?

Он промямлил:

— Ну да, а так же… Еще как… Только я тому грифу из жопы лапы повыдергиваю, если попадется.

— Грубый вы человек, — сказал я с удовольствием. — Как раз на своем месте и в своем времени!.. Вообще-то эта толерантность как бы в далекой перспективе, а пока да, будем поступать как психически здоровые люди. Будем говорить о миролюбии и политкорректности, хотя мирные мы с соседями потому, что все силы сосредоточиваются на другом направлении.

Он с облегчением перевел дыхание.

— Флот?

Я кивнул.

— И как вы догадались?

— Сам удивляюсь, — пробормотал он. — С вами вообще разучаешься мыслить. Только «ура» и по бабам.

— По каким бабам? — спросил я с досадой. — Уже и забыл, что это. Но все равно обвиняют.

Он фыркнул:

— Другие, наоборот, твердят, что шарахаетесь. И вообще девственник. Так что, сэр Ричард, на всех не угодишь.

— Да я и не угождаю, — сказал я невесело. — Если бы прислушивался, таких бы дров наломал… Но все равно обидно. Художника обидеть может каждый. Такой поэт погибает… Я ж в душе такой тонкий, соплей можно перешибить, но жизнь, увы, заставила нарастить толстую шкуру, а на ней еще и шипы. И бодать первым. А еще и лягаться, как одно сильное и выносливое существо, похожее на большого зайца.

Он сказал с сочувствием:

— У розы тоже шипы.

— Вот-вот, — сказал я. — Я еще та роза. Кстати, Розамунда еще при дворе?

— Уже при дворе, — сообщил он. — Она надолго исчезала. Велите позвать?

Я покачал головой.

— Это будет слишком. Возомнит. Но после отъезда Хорнегильды в самом деле это пустое кресло рядом раздражает. Словно у нас не все дома. Недостает важной штатной единицы.

Он произнес доверительно:

— Осмелюсь подсказать вашему высочеству, что леди Розамунда после обеда прогуливается в саду.

— Чтобы похудеть? — спросил я.

— Не знаю, — сообщил он. — Как и водится ввиду ее ранга, гуляет по центральной аллее.

— Спасибо, — сказал я. — А теперь топайте к себе и подготовьте к вечеру все, что наскребете по сусекам, о наших соседях.

Он удалился, а я занимался делами, пока не слишком привычная к работе голова не начала потрескивать, как молодой лед под тяжелыми копытами.

Видимо, король из меня как бы не совсем, канаву я еще могу себя заставить копать, а вот как только за бумаги, то сразу тупею и смотрю на них, как суслик на бриллианты, не понимая, какой в них толк и зачем все это подписывать.

Через час вообще перестал не то что понимать, но даже улавливать смысл, и, чтобы не подписать случайно указ о собственной казни, могут подсунуть и такое, с усилием отодвинул бумаги, вышел на балкон. Воздух свежий, но не то, а вот если спуститься в сад и протопать по аллее, где простой придворный народ прогуливается и плетет интриги…

Пока не устыдился и не заставил себя вернуться за работу, поспешно вышел, уверяя себя, что вот чуть проветрю мозги и сразу вернусь, у меня же есть все-таки совесть и понимание долга, ага, есть, а как же, в самом деле есть, как бы сам не хихикал, и хотя обычно увиливаю, но все же иногда и заставляю себя вкалывать, да еще так, что сам себе удивляюсь…

Пока спускался по лестницам и двигался через залы, народ везде застывает в поклонах. Отовсюду почтительный шепот: «Ваше высочество», «ваше высочество»…

Красиво изогнулись обер-камергеры и камергеры, они же шамбелланы, обер-гофмейстеры и просто гофмейстеры, форкшнейдеры и прочий придворный люд, что занят вроде бы делом, хоть и не шибко обременительным, но все требует внимания, будь то конторы, домашний быт, конюшни, прислуга и прочее хозяйство двора.

Барон Альбрехт вышел сопроводить, да еще двое дюжих телохранителей двигаются за мной в семи шагах, ближе не подпускаю, но это значит, что между мной и телохранителями не должен появляться никто из посторонних. Впрочем, как будто свой не может пырнуть ножом.

В саду по аллеям разгуливают в основном женщины, все группками, одиночек нет, неприлично. Мне улыбаются, но издали, а если сам прохожу мимо, приседают, выставляя напоказ свои арбузики, яблоки или груши, кто чем богат, только фиги стыдливо прячут, эти особенно целомудренные и стеснительные.

Я поглядывал по сторонам, иногда улыбался и отвечал на поклоны, а барон так и вовсе расшаркивался.

— Твоих рук дело? — спросил я чуть раздраженно.

— Какое? — осведомился он учтиво.

— Это вот, — сказал я и повел дланью. — Скоро совсем будет как на базаре. Не протолкнуться.

Он сказал с достоинством:

— Ваше высочество, ваш двор все больше привлекает талантливых людей!

— Тогда почему так много женщин?

— Красота, — отпарировал он, — тоже талант.

— Да, — буркнул я. — Особенно с ковшом вина. В крайнем случае, с двумя. Ну, а с тремя так и гарпии весьма даже недурны… наверное. Как думаете?

Он ответил сердито:

— Это вы любите всякое необыкновенное, а я человек устоявшихся вкусов, на гарпий не тянет. Мне если не с вот такими, то уже и не талантлива, а так, с некоторыми нераскрытыми или недоразвитыми способностями.

— И даже вино не помогает?

— Нет, — отрезал он. — Оно мне как раз мешает, если вы понимаете, о чем я.

— Понимаю, — ответил я, — а вот у Антония… нет-нет, не святого, а который влюбился в бабищу, которой было далеко за пятьдесят, все было как раз наоборот. Я ахнул, когда узнал, что Клеопатре тогда было столько, а потом когда прочел, что он почти всегда был пьян…

— Я не бываю пьян, — сказал он уже строже и весь подобрался. — А женщины здесь все, как видите, только талантливые!

— Да они все красивые, — сказал я великодушно. — Некрасивых вообще нет. Есть дуры, что не умеют себя подать…

Он раскрыл рот для чего-то ехидного, вижу по роже, но умолк на полуслове, навстречу идут, весело пощебечивая, две молодые девушки. Одну, которая почти Дюймовочка, но не Дюймовочка, узнал сразу, Розамунда, первая из красавиц, избранных лордами играть роль моей спутницы на приемах, блистающая и веселая.