Московские Сторожевые - читать онлайн книгу. Автор: Лариса Романовская cтр.№ 4

— Дусечка, не знаешь, что весной в моду войдет? — Я перехватываю у Евдокии сигарету. Она мне сейчас такого наговорит, хоть святых выноси. На обратном же пути куплю себе журнальчик мод в метро почитать, если дорога спокойной будет.

Сигаретка — так себе, парфюмерная, тонкая, сгорает быстро, не надышишься ею толком. Одна отрада — в пальцах красиво смотрится. Даже в моих, не говоря уже про Жекины. Евдокии с руками повезло (правда, не в том смысле, в котором ведьме надо): кожа белюсенькая, нежная, пальчики тоненькие — такими только бисквит ломать да венчальные кольца женихам насаживать. Порода, что говорить, дворянская.

Ведьме ведь, сколько ни молодей, внешность толком не изменить: если была курносой и сероглазой, то хасидского профиля и глаз-черешен при обновлении не будет. Потому и фотографии прошложизненные хорошо показывать: «Как же ты, Ликочка, на свою бабушку Лену похожа!» — хих… Жека-Евдокия, правда, Жекой бы не была, если б природу не перехитрила. Как обновилась в этот раз, так и под нож сразу легла — подбородок подтачивать, ушки поджимать, тварюшек всяких рисовать на теле… Хотя нет, тварюшки — это не к хирургам, это к тату-мастерам. Все одно — начнет в следующий раз молодеть, так с нее эта глупость врачебная и слиняет.

— Как, шальвары опять в моду вошли?! Да что ты, Дусенька, мне такое говоришь?

Жека меня от недопитого чая оттащить пытается, в ту комнату, где она квартирует, пока Старый в спячке. Там у нее наряды свалены, в том числе и шальвары эти. Дескать, буду молодеть, она мне все весной отдаст, во что уже сейчас не помещается. А я и сейчас в них влезть могу. У меня ж, в отличие от Жеки, конституция другая, спасибо маменьке и неизвестному отцу, талия до сих пор держится, хоть живот и висит мешком. Так что пригодятся мне Жекины наряды, если они к тому времени из моды совсем не выйдут. Но пока не до них. Меня квартира заботит и то, на кого район передавать.

Думала, Старый со всем этим разберется, а он вот на заслуженный отдых ушел. Это нам, женщинам, хорошо — омолодилась себе за сорок дней и живи дальше спокойно лет двадцать-тридцать, пока организм не износится. А с мужчин чего взять? Даже лучшие Спутники и Смотровые на покой уходят. Старый — он сильный, колдовство в нем крепкое. Поэтому и отдыхать будет до Нового года. Как раз тогда Гуньке срок придет силу набирать, а то он чего-то вялый совсем, ссору под окнами, и то с первого раза загасить не может… Так к кому теперь обращаться, куда бежать, на кого мое хозяйство-то переводить?

Вот не зря Старый себе на замену Жеку-Евдокию поставил. Она, конечно, баламутка еще та, но выход придумала:

— Ленка, а давай ты замуж выйдешь? Квартира супругу отойдет, а потом он ее на тебя новую перепишет? Ну чего ты морщишься, я дело говорю…

Говорит она мне! За кого замуж-то, Дусенька? Где я себе свободного мужика найду? За Отладчика не хочу, спасибо… У нас тут из Смотровых только Матвей с Петькой, по остальным районам женщины сидят. А свободных Спутников в природе не существует, это аксиома. Им же без протеже нельзя. Если Спутник никого не патронирует — у него сила уходит, колдовство скисать начинает, как у маминого Ростика-недоростика. Так что Спутники все в браке состоят, у них природа такая.

Жека ухмыляется, ведет тонко выщипанной бровкой и подзывает Гуньку, чтобы свежий чай заварил. На тех горячих травках, которыми семью мирить хорошо.

— Лен, ну какой Спутник, я тебя умоляю? Это ж фикция чистой воды: распишетесь и разбежитесь, только вас нотариус и видел, Гуньку себе в мужья возьмешь, елки-палки!

Совсем Евдокия того… то есть Евгения, но мне от этого не слаще. Гунька меня нынешней на полвека моложе, в ЗАГСе конфуз будет.

— Не будет, — уверяет меня Жека и разливает медовый чай. — Гунька, неси свой паспорт!

Гунька со своей табуреточки, что между холодильником и окном втиснулась, поднялся. Посмотрел на нас перепуганно, но в комнаты ушел. Совсем ребенок ведь… Да еще и мирской, не колдовского рода. Потому и должен на мастера семь лет отработать, чтобы в ученики взяли. И как Старый на такое баловство пошел? Виданное дело — из мирского мальчишки ведуна делать, время тратить на такую безделушку. А с виду-то и не скажешь, если на Гуньку посмотреть. Ничего такой, на одного Манечкиного кавалера похож, еще из первой молодости. Тот тоже высокий был, рыжий, почти ржавый… Маня его так Ржавым и звала… в ответственный момент.

— Ты, Евдокия, как хочешь, а я за ученика замуж не пойду! Сама такого в мужья бери.

— И возьму, — хохочет Жека, ибо коньяк и вправду недурной… — Вот его Старый летом на ученичество поставит… хихикс… отогреет, от мирского отметет… я Гунечку себе и заберу, пока ты там пробуждаться будешь, дорогая моя Степановна. «У церкви стояла котлета… карета… там пышная свадьба была…» Гунька! Ты паспорт принес?

Принес. Стоит будущий ведун на входе в кухню, рот раскрыл, руки по бокам свесил, под очками толстостенными дрожат перепуганные глаза. Боится, что и вправду поженимся. С Жеки сейчас станется, наплетет ему три бочки арестантов про жениховские обряды, дурная…

Хотя я бы на ее месте наплела, над кем еще честной ведьме подшутить, если не над своими же? Помощник — он ведь и не человек, и не ведьма. Так, что-то вроде подручной тварюшки. Но я к своей кошке Софико получше отношусь, относилась… чем Жека к этому. Хотя… Ой, не зря Евдокия по квартире в этой тряпочке разгуливает, которая теперь вместо халата в моде… Не зря у нее сейчас бровки черные и узкие, а кудри тоже черные и крупные. Не просто так Старый помощнику такой присмотр выбрал — хочет Гуньку переучить, на правильный путь поставить. И, судя по Жекиному виду, это обучение у них каждую ночь полным ходом идет. Она вон какая довольная. А мальчика жалко, он бледный совсем, пот на лице вперемешку с веснушками выступил…

— И что мы имеем с гуся? — Жека-Евдокия от Гуньки (с поклоном, естественно, все как полагается) краснокожий паспорточек приняла, раскрыла на нужной странице. — Холостой у тебя жених, Ленка… Радуйся…

Паспорт на первой страничке открылся, я чуть прищурилась, Жеке через плечо заглянула: Сергунин Павел Сергеевич, 01.05.1985, ОВД р-на… На фотографии совсем ребенок, в двадцать лет сейчас снимок делают, если я ничего не путаю… И понятно, чего его Старый Гунькой назвал: кличку-то сам мастер подбирает, по своему разумению. У Старого с фантазией небогато, он для этого слишком серьезный. Вот фамилию и окоротил… Павлику. Или Пашечке? Как же мне мужа-то называть?

Жека тем временем на Гунькин снимок в паспорте поглядела строго, дунула-плюнула, растерла. Поцеловала, как надо, фотокарточку — губами в губы. Словно ветерок подул, и тюль на окне заколыхался — постарела фотография: кудри в плешивый ежик перешли, вместо веснушек по щекам морщины побежали, а глаза с губами остались детскими, их никакое колдовство не берет…

— Ленка, ну теперь ты давай, что ли? Я за тебя тут пахать не нанималась! — И Жека опять к сигарете тянется. Ведь проснется завтра, дурная, на год старше, с такими-то привычками. Не мое это дело. Мне свое стариковское ворчанье еще сорок дней выпускать можно, потом не пригодится. Пора отучаться от него.