Но кое что я знаю. Пятнадцатого сентября 1975 годя я получил
почтовую открытку из маленького городка Мак Нери, штат Техас. Город расположен
на американской стороне границы. Та сторона открытки, где полагается писать,
была абсолютно пуста. Но я все понял.
Именно там он переходил границу. Мак Нери. Штат Техас.
Вот и вся моя история. Я никогда не задумывался о том, сколь
долгой она получится и сколько страниц займет. Я начал писать сразу после того,
как получил открытку, и закончил сегодня, 14 января 1976 года. Я использовал
уже три карандаша и полную упаковку бумаги. Рукопись я тщательно прячу… Да и
вряд ли кто-нибудь сможет прочитать эти каракули.
Ты пишешь не о себе, – говорю себе я. – Ты пишешь об Энди, а
сам являешься лишь второстепенным персонажем своего рассказа. Но знаете, каждое
слово, каждое чертово слово этого рассказа все-таки обо мне. Энди – это часть
меня, лучшая часть, которая обрадуется, когда тюремные ворота откроются
наконец, и я выйду на свободу. В дешевом костюме, с двадцатью долларами в
кармане. Эта часть моей личности будет радоваться независимо от того, насколько
старой, разбитой и напуганной будет оставшаяся половина.
Здесь есть и другие заключенные, которые, подобно мне,
помнят Энди. Мы счастливы, что он ушел, но и печальны. Некоторые птицы не
предназначены для того, чтобы держать их в клетке. Их оперение блистает
сказочными красками, песни их дикие и сладкозвучные. Лучше дать им свободу,
иначе однажды, когда вы откроете клетку, чтобы покормить птицу, она просто
выпорхнет. И какая-то часть вас будет знать, что все происходит так, как и
должно, и радоваться. Но дом ваш опустеет без этого чудного создания, жизнь
станет более скучной и серой.
Вот и все, что я хотел рассказать вам. И я рад, что мне это
удалось, даже если мой рассказ где-то оказался непоследовательным и бессвязным,
и если эти воспоминания сделали меня чуть печальнее и даже старее. Благодарю за
внимание. И Энди, если ты действительно сейчас на свободе – а я верю, что это
так, – погляди за меня на звезды после заката, набери полную пригоршню песка,
брось ее в прозрачную чистую воду и вдохни за меня полной грудью воздух
свободы.
Я никогда не подозревал, что снова возьмусь за свою
рукопись, но вот передо мной лежат разбросанные по столу страницы, и я хочу к
ним добавить еще несколько.
Я буду писать их на новой бумаге, которую я купил в
магазине. Просто пошел в магазин на Конгресс Стрит и купил.
Я думал, что закончил свой рассказ в Шоушенской тюрьме
январским днем 1976 года. Сейчас май 1977, и я сижу в маленькой дешевой
комнатушке отеля «Брюстер» в Портленде.
Окно открыто нараспашку, и доносящийся с улицы гул машин
кажется мне очень громким, волнующим, будоражащим сознание. Я постоянно
выглядываю в окно, чтобы убедиться, что на нем действительно нет решетки. Ночью
я плохо сплю, потому что кровать в моем дешевом номере кажется слишком большой
и непривычно роскошной. Я вскакиваю в шесть тридцать каждое утро совершенно
растерянный и испуганный. Мне снятся дурные сны, и постоянно возникает чувство,
что свобода моя вот-вот исчезнет, и это ужасно.
Что со мной случилось? Я был выпущен из тюрьмы. После
тридцати восьми лет подъемов и отбоев по звонку я оказался свободным человеком.
Они решили, что в возрасте пятидесяти восьми лет после долгой тюрьмы я слишком
стар и разбит, и совершенно безопасен для общества.
Я едва не сжег рукопись. Выходящих на свободу заключенных
обыскивают так же тщательно, как новичков, попадающих в тюрьму. А моя рукопись
содержит в себе достаточно взрывоопасных вещей, чтобы стоить мне других шести
или восьми лет заключения. А главное, название города, где находится сейчас
Энди Дюфресн. Мексиканская полиция с удовольствием объединит свои усилия с
американской, и я не хочу, чтобы мое нежелание расставаться с записями, которым
я отдал столько времени и энергии, стоило Энди его свободы.
И вот я вспомнил, каким способом Энди пронес в тюрьму
пятьсот долларов, и вынес свои исписанные листки точно так же. Для
перестраховки я тщательно вымарал название Зихуантанезо и имя Питера Стивенса.
Если записи бы даже обнаружили, я вернулся бы в Шенк еще на некоторое время, но
Энди бы никто найти не смог.
Комитет по освобождению дал мне работу в большом
продовольственном магазине на Спрус Малл в Портленде. Я стал посыльным. Есть
только два типа мальчиков на побегушках, насколько известно: мальчишки и
старики. Если вы делали закупки на Спрус Малл, возможно, я даже относил вашу
корзинку к автомобилю. Но только если это происходило между мартом и апрелем
1977 года, поскольку именно в этот период я там и работал.
Сперва я думал, что никогда не приспособлюсь к жизни за
стенами Шенка. Я описывал тюрьму как уменьшенную модель общества, но никогда не
представлял себе, как интенсивно развиваются события и как быстро движутся люди
в большом мире. Они даже говорят быстрее. И громче.
Теперь мне приходится проходить период адаптации, и он еще
не закончился. Например, меня смущают женщины. На протяжении сорока лет я успел
забыть, что они тоже являют собой половину рода человеческого. И вот внезапно я
оказался в магазине, переполненном женщинами. Старые леди, беременные женщины в
майках со стрелочками, указывающими на живот и надписью «беби здесь»… Женщины
всех возрастов и форм. Я большую часть времени находился в легком смущении и
ругал себя за это: «Прекрати глазеть по сторонам, грязный старикашка!»
Другой пример – необходимость отлучиться в туалет или
ванную. Когда мне приходило такое желание (обычно это случалось на двадцать
пятой минуте часа по старой привычке) мне приходилось бороться с непреодолимым
желанием спросить разрешение у босса. Одно дело знать, что я могу обойтись без
чьего либо разрешения на эти вещи в свободном мире. Другое дело –
выработавшаяся за долгие годы привычка доложить о своем уходе ближайшему
охраннику: уклонение от этого правила могло стоить двух дней карцера.
Мой босс меня не любил. Он был молод, лет двадцать шесть или
двадцать семь. Я видел, что вызываю у него отвращение, которое может вызывать
подползающий к вам на брюхе, чтобы его погладили, старый пес. Боже, я и сам
себе был отвратителен. Но ничего не мог с собой поделать. Я хотел сказать ему: «Вот
что делает с человеком жизнь, проведенная в тюрьме. Она превращает каждого
вышестоящего в хозяина, а тебя делает псом. Но там, за решеткой, когда все
вокруг тебя находятся в том же положении, это не имеет большого значения. А
здесь становится заметным». Но я не мог сказать ему этих слов, да и зачем? Все
равно он никогда не поймет меня, как и мой инспектор, огромный тип с густой
рыжей бородой и богатым набором шуток о поляках. Он встречался со мной минут на
пять каждую неделю.
– Остаешься по эту сторону решетки, Ред? – спрашивал он,
когда запас шуток иссякал. Я отвечал утвердительно, и мы расставались до
следующей недели.