2862 год от В.И.
28-й день месяца Иноходца.
Тагэре. Эльта
Анастазия погасила свечи и легла лицом к стене, стараясь не слышать доносившегося через окно шума. Что за нелепый обычай – выставлять с уходом зимы рамы! Девушка натянула на голову одеяло, в глубине души понимая, что дело не в открытых окнах и не в том, что она в обители привыкла к ночной тишине. Причиной ее бессонницы был отнюдь не пир в честь десятилетия старшего сына герцога, а в самом герцоге, занимавшем все мысли циалианки. Она не могла с собой ничего поделать, ни молитвы, ни самоуговоры не действовали. Конечно, можно было пустить в ход магию, сестер учили отвращающим заклинаниям, но для этого нужно вернуться в обитель и покаяться в своем грехе, а вот этого-то она делать и не хотела. Анастазия лежала с открытыми глазами и вновь и вновь вспоминала каждую свою встречу с герцогом, начиная с самой первой.
Шарль был с нею всегда вежлив, хоть и имел обыкновение подсмеиваться над некоторыми циалианскими обрядами. Впрочем, Тагэре подсмеивался над всеми, включая самого себя. Герцогиню это явно раздражало, но бурные ссоры и примирения супругов, видимо, придавали их отношениям особую остроту.
Анастазия находила какое-то странное удовольствие, узнавая из самых разных источников подробности личной жизни властителей Тагэре. Чему-чему, а доверительной беседе с людьми ее обучили как следует. Она знала, как дать толчок, как свернуть разговор в нужное ей русло, а потом сделать вид, что сказанное ей совершенно неинтересно и слушает она только из вежливости и чувства долга. Однако сейчас она была во власти горькой злости, которая навалилась на нее после разговора с бывшей кормилицей наследника, а нынче нянькой младших детей герцога. Мария была женщиной добродушной и болтливой, но при этом отличалась наблюдательностью. Сегодня она с радостью сообщила наперснице госпожи, что скоро в детской появится новая кроватка. По всему выходило, что ребенок появится в месяце Зеркала, и это ранило Анастазию особенно больно. Получалось, что еще нерожденное дитя зачали чуть ли не в день ее приезда!
Девушка и сама бы не взялась объяснить, почему это обстоятельство было для нее столь мучительно. В конце концов, бланкиссима ей говорила, что Эстела и Шарль любящие супруги. Герцогиня со своими каштановыми кудрями и темно-синими глазами все еще хороша. Конечно, девичьей ее фигуру теперь не назовешь, но это, видимо, мужчин только распаляет. Анастазия мысленно поставила себя рядом с Эстелой, впервые в жизни сравнивая себя с другой женщиной. На ярком свету она выглядит лучше, но в освещенном факелами пиршественном зале ей в ее белых одеждах и особенно в проклятом покрывале с разряженной в бархат герцогиней не тягаться… Уж не поэтому ли она ушла, а вовсе не оттого, что святая Циала не одобряла шумных хмельных сборищ? Эх, нужно было еще днем запарить корень мяуна
[59]
, ведь могла бы догадаться…
Шум внизу постепенно затихал, видимо, гости расходились, а Анастазия все еще лежала, устремив глаза в невидимый потолок, и думала о том, о чем ей думать совершенно не полагалось. Именно поэтому она не обратила никакого внимания на шорох у окна и, только когда шум раздался у самой кровати, сделала неудачную попытку закричать; однако рот зажала сильная рука, а голос, который она узнала бы из тысячи, прошептал:
– Дорогая сестра, мне нужно с вами поговорить, я не сделаю вам ничего плохого, но не поднимайте шума.
Она издала какое-то сдавленное мяуканье, которое можно было расценить как согласие. Тагэре так и расценил.
– Извините за позднее вторжение, – в его голосе чувствовалась привычная ирония, – но вы, вероятно, заперли дверь изнутри, а я не хотел, чтобы кто-то заметил, как я ночью ломлюсь к наперснице своей жены. Так что пришлось воспользоваться окном.
– Вы в своем замке, монсигнор, к тому же я уверена, что под крышей Тагэре мне ничего не грозит, – холодно произнесла Анастазия, но вся ее кровь бросилась в лицо. Если бы в комнате было светло, герцог бы это непременно заметил, но благословенная темнота скрыла ее замешательство. Интересно, о чем собрался тайно говорить властитель Тагэре с циалианской сестрой? Наверняка в дело замешана политика. И девушка мысленно немедленно предала и бланкиссиму, и свой обет. Она в меру своих сил поможет герцогу и, уж конечно, никому его не выдаст. Может быть, с этой тайны, с этого ночного разговора начнется их если не дружба, то хотя бы общение наедине.
– Так-таки и ничего? – Голос Шарля звучал весело, но в нем чувствовалось некоторое напряжение. – Не скажу, что мне так уж лестно слышать такое о своей скромной персоне. Но в таком случае, почему вы меня избегаете? Почему ушли сегодня с пира? Уверяю вас, он не мог превратиться в разнузданную оргию, так как на нем были не только мои воины, но и моя жена со своими дамами. Все было не менее пристойно, чем у вас, ведь, если мне не изменяет память, циалианки по праздникам трапезничают вместе со своими рыцарями.
– Это так, – подтвердила Анастазия, – но я никогда не любила подобных забав.
– Потому что вы ненавидите мужчин, – поинтересовался герцог, – или же потому что слишком их любите?
– Потому что, – начала Анастазия и замолкла, поняв, что любой ответ на этот вопрос будет глупым.
– Так почему? – повторил герцог. – Жаль, мы сидим в темноте и я не могу видеть выражения вашего лица, оно наверняка прелестно. В довершение всего вы молчите. Что ж, если нельзя пустить в ход зрение и слух, придется пустить в ход то чувство, которому темнота не помеха.
Соланж хотела что-то ответить, но не успела, почувствовав на своих губах губы Шарля Тагэре. Он был немного пьян, но отвращения и страха это не вызывало. Девушка сама не понимала, что с ней творится, но ни вырываться, ни кричать ей и в голову не пришло. В каком-то странном оцепенении она позволяла герцогу ласкать себя, не отвечая ему, но и не сопротивляясь. Он что-то ей говорил, Сола пыталась понять, однако новизна ощущений и какой-то непонятный ужас, захвативший ее с головой, превратил ее в безвольную куклу.
Она не пыталась протестовать даже тогда, когда он со смешком толкнул ее на постель и, отбросив в сторону спасительное одеяло, улегся рядом, как был – в бархатном костюме и сапогах.
– Это уже становится интересным, сигнора, – хрипловатый шепот над самым ухом сводил с ума, – вы умеете говорить, я это знаю… наверное, вы не хотите оскорблять свою святую словом? А как насчет действия? – Герцог с силой прижал ее к себе, а потом внезапно отпустил и встал. Она дрожала, ничего не понимая, а потом все же повернула голову на шорох. Даже в темноте было понятно, что Шарль торопливо раздевается. Анастазия не столько видела, сколько угадывала его быстрые движения. Затем он снова бросился на кровать, бесцеремонно притянув ее к себе.