Готфрид будет лежать, пока регент не устроит свои делишки, и лежать ему не так уж и долго, от силы полгода. Эти полгода нужны Фридриху, чтобы влезть на трон или хотя бы остаться регентом при Ольгерде. Эти полгода нужны бабушке, чтобы загнать Фридриха в угол. Эти полгода нужны Бруно, чтобы закончить войну и развернуться к Эйнрехту. Сейчас никто из них по-крупному не рискнет, разве что речь пойдет о жизни и смерти. Их собственной, но не адмирала цур зее, пусть и лучшего в Дриксен.
С Бруно все ясно: он не станет топить, но и плечо в ущерб себе не подставит, а бабушке чем хуже, тем лучше. Будь фрошеры в силе, герцогиня Элиза задумалась бы, но Талигу сейчас не до драки. Как только Дриксен захочет прекратить войну, она прекратится, и надолго, только регенту мир не нужен, напротив. Значит, Альмейда с Бешеным разнесут побережье, но обвинят в этом Фридриха, тут уж бабушка постарается. С Неистового спросят за все, только позже. Зато ему самому победы нужны немедленно, а не победы, так сторонники и виноватые.
Если Фридрих с Гудрун не прикроют Бермессера, их приспешники разбегутся, а спасти Бермессера можно, только уничтожив Кальдмеера. И только убив Кальдмеера, можно подбить моряков на мятеж, а мятеж в сердце страны – это отведенные от границ войска и вынужденное перемирие. Ноймаринен это понял. Что регенту Талига чужой адмирал, когда на нем висят собственные беды? Бешеному Олафа жаль, но он будет громить Метхенберг, потому что так надо Талигу. Между боями Вальдес выпьет в память бывшего пленника, если получится, отыграется на Бермессере, только Ледяному будет все равно. Даже если его шпагу повесят в дворцовой церкви рядом с мечом Норберта Пика, а так оно и будет. Новый кесарь восстановит справедливость, бывший адъютант адмирала цур зее на подушке внесет клинок покойного в храм, все прослезятся… Проклятье!
Руппи соскочил с подоконника, словно тот загорелся, и закружил по комнате, понимая, что думает не о том. Плевать на фрошеров, на Бруно, на отступивших в Штарквинд родичей! К кошкам их всех, пусть выжидают и заигрывают с соседями, не до них… В суд идти даже не бесполезно – губительно. Фридрих – болван, но болван, заматеревший в интригах, с него станется наказать и Бермессера. Разжаловать или списать по болезни. Один раз скот уже «болел», теперь на него опять найдет помрачение.
Болящего отправят на воды лечиться, а свидетеля спросят про этот кошачий отпуск, и тут, что ни ответь, лучше не будет. И с покушениями не вылезешь, потому что ветер переменился. Это при Готфриде показания Фельсенбурга тащили на рей Бермессера, теперь они тащат Кальдмеера, следовательно, он и подсылал убийц к адъютанту. Искать того, кто нанял хотя бы Торна, бессмысленно… Либо ублюдок признается в сговоре с Олафом, либо его прикончат, как тех двоих со «Звезды веры», и спишут на «молодого человека в маске»… Леворукий, он опять не о том! Родичи не помощники, в суд идти нельзя, а что можно?!
Солнце, несущая лодки река, дрожащие блики на потолке, книга на столе, на ней – кошка. Моется, раскинув хвост по цветной сине-красной гравюре… Правила кровопускания. Догадайся кто-нибудь пустить Готфриду кровь, все пошло бы иначе! А догадайся кто-нибудь, что Альмейда вернется, что Фридрих сбежит из Гаунау, что Гудрун нельзя отпускать в Эйнрехт… Сделанное уже сделано, его не поправишь, как не заставишь кесаря встать. Как же это страшно – лежать и ничего не мочь, а если еще и понимать, слышать, как врут твоим именем, знать, что лучше не будет, только хуже и хуже…
Готфрид умрет, и тут же вспыхнет драка. А если он умрет… теперь, не дав времени никому? Тогда Штарквиндам придется ударить немедленно. Если кесарь не доживет до суда, если наследник Фельсенбургов явится в суд и станет не отвечать, а требовать ответа, бабушке придется вмешаться. Чтобы не потерять моряков и побережье. Чтобы не упустить корону, но это если умрет Готфрид… Рассчитывать на такое нельзя, такое можно только… сделать.
Руппи отпихнул Гудрун и впился глазами в буквы и цифры. Великие врачи подтверждали – если больной в сознании, вероятность пусть и не полного излечения велика. Если сознание не вернулось в первые часы, больной обречен. Он либо претерпевает великие страдания, либо ничего не чувствует, единого мнения на сей счет не существует, но смерть полагается лучшим выходом в обоих случаях. Лучший… легко сказать, но если другого нет? Не штурмовать же в одиночку Морской дом, а во дворец наследник Фельсенбургов войти может.
Гудрун утверждает, что отец в сознании, значит, Руперт фок Фельсенбург может требовать высочайшей аудиенции, и его придется впустить. Как будущего «младшего брата кесаря». Как возможного наследника. Он войдет и увидит все своими глазами, а дальше может быть все, что угодно. Вплоть до просьбы Готфрида о последнем милосердии, если он в сознании. И о последнем милосердии без просьбы, если душа бедняги и так в Рассвете.
«Если больной в сознании, вероятность пусть и не полного излечения велика…» Иногда человек хочет просто жить. Существовать. Дышать. Как разбившийся лейтенант с «Северного ветра»… Готфрид должен быть одурманен, он не поймет, кто перед ним. А если поймет и решит, что это спасение?! Нет, к дееспособному, в самом деле дееспособному кесарю ни Фельсенбурга, ни кого бы то ни было не пустят.
Руппи сосчитал до сотни, еще раз пробежал глазами показавшиеся вдруг красными строки, потом перевернул страницу. Если у него отберут оружие, придется пережать один из шейных сосудов. Тут должен быть рисунок…
Глава 6
Нижняя Кагета. Гурпо. Бордон
400 год К.С. 18-й день Весенних Молний
1
Дорога петляла среди зарослей, усыпанных настырно-малиновыми цветами роз. В Йерне и Северной Гайифе среди них толкались бы сборщицы лепестков со своими корзинками, в Кагете розы бушевали просто так, не волнуя никого, кроме пчел. Аромат беспризорных цветов был слишком навязчив, чтобы восхищать, а потом к нему примешался смрад падали. Кто-то либо сдох среди роз, либо был убит. «Следящему» за дорогой казарону было на это наплевать, но Карло Капрас с детства опасался брюшной заразы. Маршал пришпорил коня, торопясь миновать поганое место, и жестом подозвал артиллерийского капитана, который, будь в этой кошачьей империи хоть какое-то здравомыслие, уже стал бы полковником.
– Ламброс, мне плевать, кто здесь околел, но в наш ручей не должно попасть ничего.
– Не попадет, – успокоил артиллерист, – даже если пойдет дождь. Вернее, попадет, но ниже по течению. Только это не последняя падаль в Кагете.
Капрас злобно согласился. Маршал, мягко говоря, не огорчился б, узнав, что военный министр Квано Забардзакис отправлен морисками в последнее плавание в обществе ызаргов и всех членов Военной коллегии, но обида – а она была, никуда не денешься – не мешала Карло заниматься порученным делом. А именно – блюсти интересы империи в Восточной Кагете, благо Хаммаил-ло-Заггаз, в отличие от Адгемара, был очень даже за присутствие чужих войск. От казара, при всей его глупости, командующий гайифским корпусом неприятностей не ждал; Карло тревожили собственные подчиненные и начальство, к счастью оставшееся в Гайифе.