— Вы забыли сказать: если доживем, — уточнил Марсель.
— Если не доживем, пить и плакать будут другие. Моро должен был погибнуть и погибнуть именно так. Леворукий берет свое, когда хочет, а не когда ему швыряют долг в лицо. Вам не надоело за мной таскаться?
— Ваше общество придает жизни остроту и смысл, к тому же дело не в вас. Мне не нравится, что в Олларии не осталось цветочниц и что туда наползли философы. Я хочу вернуть все как было.
— Боюсь, еще одного Килеана-ур-Ломбаха вам не найти.
— И не надо! Когда я говорю «как было», я имею в виду после дуэли в Нохе, а никак не до. Уродам в столице делать нечего, разве что на кладбище.
— Тут вы ошибаетесь, — Ворон провел мокрой рукой по волосам, — когда уродцы, которым не стать в столице ни первыми, ни четвертыми, прекращают грызться за право ходить в первой сотне и принимаются искать первенства в захолустье, державе конец. Не из-за падальщиков, конечно. Те всего-навсего чуют, что гигант свое отжил, и спешат отгрызть свой кусок… От трупа. Если верить ызаргам, Талиг еще жив. Я хочу проехаться вдоль реки. Составите мне компанию?
Вместо ответа Марсель пошел за лошадьми. Горбоносый гнедой, которому сегодня выпало везти Алву, косил глазом и прижимал уши. Коня не обманешь, как бы всадник ни каменел. Собаку тоже.
Алва взлетел в седло с прежней легкостью, словно они вновь гнали коней в осажденный Фельп. Навстречу птице-рыбо-дуре, крови и радости. Горбоносый принял с места уверенным галопом, но у кромки садов Алва перевел его на рысь. Валме последовал примеру маршала. Пару минут они молча ехали по занесенной лепестками молодой траве, потом герцог вполголоса запел. Честно ползимы воевавший с кэналлийским Марсель уловил слово «синь» и что-то то ли про быков, то ли про башни. Зато припев был понятен полностью.
— «Расскажи мне о море, моряк, — просил кто-то, прикованный к невозможности, — ответь, правда ли то, что говорят о нем. Расскажи мне о море, моряк, ведь из моего окна моря не увидеть…»
Песня не была ни страшной, ни скорбной, но на глаза самым бесстыдным образом наворачивались слезы. Это было хуже скрипок маэстро Гроссфихтенбаума и того, что на прощание пел в Урготелле сам Алва.
— Рокэ, — не выдержал Валме, — ну почему вы все время врете? Вы же все о нем знаете!
— О ком? — На сей раз маршал оглянулся. В сощуренных глазах было не меньше синевы, чем в песне, и не меньше соли, чем в море. Это чтобы не сказать — смерти.
— О море, — объяснил Марсель. — Или вы хотите сказать, что из окон Алвасете его не видно?
— Это другое море. — Алва закинул голову, провожая глазами плывущую в синеве крупную птицу. — Коршун… Насколько я мог понять, Валме, вы до отвращения несуеверны.
— Это семейное. А что?
— Просто я наконец понял смысл одного знамения… Раньше оно мне льстило, но главным в нем был не ворон и даже не Леворукий, а ызарги. Я не принял их в расчет… Зря.
В серьезных делах следует заботиться не столько о том, чтобы создавать благоприятные возможности, сколько о том, чтобы их не упускать.
Франсуа де Ларошфуко
Глава 1
Фельсенбург
Окрестности Мариенбурга
Ставка фок Варзов
400 год К.С. 20-й день Весенних Ветров
1
«Жизнь коротка, — пугал составитель трактата «О медицине», — ремесло же врача требует от избирающего его не только всего отпущенного Создателем срока, но и души». Размеры фолианта подтверждали нешуточность угрозы, но отступать Руппи не собирался. Душа наследника Фельсенбургов уже была отдана морю и адмиралу, но хороший морской офицер обязан уметь не только прокладывать курс, управляться с парусами и стрелять из пушек, но и разбираться в ранах. Ледяной не попал бы в плен, знай его адъютант, как остановить кровь. Их спасла встреча с вражеской галерой, но больше подобных удач Руперт не желал. Может Джильди, может Бешеный, сможет и он. Удача моряка в его голове и в его руках.
Лейтенант набросился бы на медицину уже в Придде — помешали уроки иного рода и тренировки с Арно Сэ. Жаль, что назвать свое знакомство дружбой они не имели права. Оба. Потомки варитов и союзники агмов всегда останутся врагами, хотя самый опасный враг караулит отнюдь не у чужих орудий. В этом они тоже сошлись. Бермессер с Хохвенде в глазах талигойцев не перестанут быть подлецами, пусть их подлость четырежды на руку Талигу. Отца Арно застрелил тоже подлец, и неважно, что смерть маршала Савиньяка пошла на пользу Дриксен. Убийца и предатель, останься он жив, может рассчитывать на золото, но не на протянутую руку. Именно это Руппи и сказал на прощание виконту.
Сейчас Арно ждал боя, а может, уже дрался. Бруно хотел двинуть армию сразу же после ледохода, а весна в этом году нагрянула рано. Бросила в карету букетик подснежников, рассмеялась, и началось… Синие сумерки, полуденное золото, сумасшедшие летящие сны, после которых хочется смеяться и петь, а не сидеть в библиотеке, но Руппи сидел. Одолевая страницу за страницей, записывая, зарисовывая, повторяя вызубренное накануне. Он работал, а вокруг резвились солнечные зайчики. Лейтенант морщился, отворачивался, пересаживался, но светящиеся весенние пальчики тянулись за ним, норовя выманить к звенящим ручьям и набухающим почкам.
— «Хирург должен быть молод и силен. — Когда не получалось сосредоточиться, Руппи принимался читать урок вслух. — Подобно искусному бойцу, он должен в равной степени владеть обеими руками и обладать той мерой жестокости, что позволяет делать необходимое, не поддаваясь опаснейшему врагу, имя коему жалость…»
— Руппи! — В неожиданно раздавшемся нежном голосе звучал упрек. — Что за ужасные слова?