От войны до войны - читать онлайн книгу. Автор: Вера Камша cтр.№ 110

Я Ворону не нравилась, о чем он мне и сказал… Если бы я догадалась броситься ему на шею, я бы теперь была свободна, но я посмела показать ему, первому красавцу Талига, что он мне нужен не больше, чем я ему.

Этого было достаточно. Он принялся меня объезжать… Как лошадь! Но я не кобыла, – глаза Катари яростно блеснули, – на гербе Ариго леопард, а я – Ариго! Кровный вассал Повелителей Молний! Я боролась, Дикон… Но чем больше я сопротивляюсь, тем сильнее он меня держит… Наша с ним война убила то хорошее, что в нем было, а оно было… Оно есть даже теперь, но все меньше и меньше…

Если бы я могла солгать, что люблю его, Рокэ тут же меня бы бросил, но у меня не выходит… Я пытаюсь, но… Создатель, кто сказал, что нельзя скрыть любовь?! Это отвращение нельзя скрыть…

Катарина тряхнула головой. Шпильки не выдержали, сверкающая пепельная волна накрыла дрожащие плечи женщины.

– Однажды он взял меня на рабочем столе кансилльера, даже не отцепив шпаги. Когда вошел эр Август, я с задранной юбкой лежала на бумагах, – Катарина подхватила оставленную садовником лейку и высоко подняла, пытаясь поймать ртом воду, но лейка оказалась пустой, – кансилльер попытался закрыть дверь, совсем, как ты… Алва остановил его и принялся обсуждать потребности своей армии.

Он просил восемь тысяч на сапоги для горных стрелков, я это запомнила на всю жизнь. Август обещал – он дал бы больше, только бы прервать пытку. Когда кансилльер вышел, Ворон довел дело до конца. Моя младшая дочь – память об этих сапогах.

Теперь он собирается снова «набить мне брюхо». Именно так он и выражается, – королева с ненавистью посмотрела на нежно-голубые сборки, расходящиеся из-под бархатного пояска. – Рокэ мало троих бастардов. Дети для него не дороже щенят, но ему смешно, когда во мне, талигойской эрэа и его королеве, зреет его семя, семя Рамиро-Предателя. Когда я становлюсь уродливой и неповоротливой, как бочка, ему смешно вдвойне и втройне. О, этот человек умеет мстить!

Он уже показал тебе мою «жалкую грудь». Когда я забеременею, он найдет повод каждую неделю показывать тебе мой живот и объяснять, как я похожа на корову или свинью…

– Катари, – заорал Дик, – не смей! Катари!

Она остановилась, словно ее облили ледяной водой, ярость, превратившая королеву в разъяренную пантеру, погасла, перед Диком стояла невероятно одинокая женщина с искусанными в кровь губами.

– Прости меня, Дикон, – голос Катари дрожал, – прости… Я сошла с ума. Рокэ не так уж и плох… Тогда, в день святого Фабиана… Я не могла видеть, как унижают сына Эгмонта… Я попросила… Он ведь с тобой хорошо обращается?..

– Ты его просила?

Она молча кивнула:

– Только не говори кансилльеру… Пожалуйста. Он так расстроился…

Ричард взял ее руки в свои, тонкие пальцы были ледяными, еще немного – и она упадет.

– Я никому ничего не скажу. Не бойся, все будет хорошо…

Почему, когда все плохо, мы обещаем, что все «будет хорошо»? И как может быть хорошо после того, что она рассказала?!

1

Мэллит смотрела в вечернее окно, а Робер смотрел на Мэллит.

Когда он нашел ее в своей старой комнате, она сидела точно так же, обхватив колени и положив на них подбородок.

Девушка или не чувствовала его взгляда или, занятая своими мыслями, не обращала внимания. Талигойский маркиз добился своего – гоганни его не боялась, не стеснялась и не замечала. Они спали в одной комнате, она носила ему шляпу и перчатки, вставала на цыпочки, подавая плащ, забирала у слуг вычищенные сапоги, и ему приходилось это терпеть, потому что он был господином, а Эжен – выигранным в кости мальчишкой, которого Эпинэ сделал своим пажом.

Матильда собиралась продавать дом, и Робер вновь перебрался в гостиницу. Не в «Зеленого стрижа», в другую, где его не знали. Эпинэ боялся, что по их поведению кто-то что-то сообразит, хотя поведения-то как раз никакого и не было. Не было вообще ничего. Скоро они уедут, сначала – в Алат, а куда потом? Робер, как и Матильда, не верил герцогу Альберту, но оставаться в Агарисе невозможно. Вдовствующая принцесса не знала того, что знали они, а еще были ушедшие крысы, сгинувшие вслед за ними кошки и вымерший дом.

Что сделали гоганы с почерневшей арой? Кто их знает. Трактиры Жаймиоля открыты, но кто теперь жарит знаменитых кур, Робер не знал. Енниоль передал приказ покинуть Агарис, и ниточка порвалась. Может, оно и к лучшему, он мог нечаянно проговориться.

Мэллит отвернулась от окна, теперь она глядела в стену. Как она перенесет дорогу? Чужие люди, шум, глупые разговоры. Нарядить девушку мальчишкой легко, но мальчишки лезут, куда нельзя, смеются, пачкаются, рвут одежду, и они вечно голодные… Матильду долго водить за нос не удастся, но что ей сказать? Правду – нельзя, а любая ложь оскорбит Мэллит. Но не отправлять же гоганни в Алат в одиночку. Скрывая малышку от соплеменников, они нарушали данное слово, но выдать девушку?! Да пошел он к кошкам, этот Залог и эта магия, ни одна корона не стоит счастья этой девочки…

Робер собрал волю в кулак и окликнул своего «оруженосца»:

– Эжен!

Девушка вздрогнула и повернулась, издав странный мурлыкающий звук. Словно застигнутый врасплох котенок.

– Эжен, – закатные твари, вместо того чтоб поднять на руки и унести в Рассвет, выговаривать, – Эжен, даже если мы одни, надо отвечать «Да, монсеньор!».

– «Да, монсеньор», – если она заплачет, он не выдержит, но она не плачет, по крайней мере при нем. А ведь у нее погибли все…

– Ну и что ты видишь на этой стене? Рассветные Сады или Закатное Море?

– Робер шутит?

– Пытаюсь, – Робер с трудом справился с желанием поцеловать маленькую руку, – так что?

– Ничего, – еле слышно прошептала девушка, – глаза мои не видят ничего, а сердце видит черную ару, лики зверей, отца моего отца и опустевший дом. Мое тело спасено, моя душа разорвана. Какова судьба породивших меня? Не я ли, осквернившая Ночь Луны, навлекла проклятье на дом предков?

– Прекрати! – прикрикнул Робер. Крик тоже может стать лекарством. – Ни в чем ты не виновата. Окажись ты дома, с тобой было бы то же, что со всеми.

Мэллит вздрогнула. Робер снова глянул на крошечные ручки:

– Тебе нельзя ходить без перчаток, у мужчин таких рук не бывает.

У женщин тоже. Ни таких рук, ни таких волос, ни таких глаз. Мэллит – единственная, лучшая, неповторимая и чужая. Он мечтал о том, чтобы увидеть ее хоть краешком глаза, и не думал, что ее присутствие рядом обернется пыткой. Он не посмеет коснуться гоганни даже в мыслях, она и ее любовь к Альдо святее всех эсператистских и олларианских святынь, но он может выдать себя, так, как выдала себя сама Мэллит. Если девушка поймет, что он не просто заботится о ней по просьбе друга и сюзерена, но любит, она не останется с ним под одной крышей ни минуты.