– Горничной.
Меня охватила злость.
– Деточка, если вы решили опять врать, то
лучше не надо.
Маша взяла со столика пачку тонких сигарет.
– Да не, правда. Олеська сначала в
больницу пошла, там беда! Жуть зеленая, долго даже святой не выдержит. Знаете,
как она плакала! Придет домой, на раскладушку ляжет и в голос ревет. Только
куда деваться? А потом ее какой-то мужик нанял, денег за хороший уход дал, мать
у него в клинике лежала, после операции. Олеська за бабкой лучше чем за родной
присматривала, вот ей тот дядька и предложил: «Бросай в госпитале ломаться, иди
к нам в домработницы, денег будет столько же, а работы меньше. С одной легче
возиться, чем по отделению летать». Ну, она и согласилась. Бабка та потом
померла, Олеська в другое место пристроилась. Больше я ничего не знаю.
Я нахмурился.
– Ей-богу! – воскликнула
Маша. – Мы хоть и сестры, только Олеська подробности про себя не
рассказывала. Ща, выложу все по порядку. Да, она попросила: «Маш, прикинься
моей хозяйкой, я телефон дам, если понадобится, ну вроде я у тебя служила,
скажешь обо мне хорошее…»
Маша удивилась и спросила:
– Чего, ты с хозяевами поругалась?
– Умер он, – мрачно пояснила
сестра, – несчастный случай, с лестницы упал, кто захочет горничную после
такой истории нанимать.
– Не ты же его столкнула, –
испугалась Маша.
– Другие постарались, – загадочно
ответила Олеся, – я только людям помогала, обещали мне хорошую плату, но…
– Обманули! – ахнула Маша.
– Да нет, – отмахнулась
Олеся, – отстань! Так ты согласна?
Младшая Беркутова замолчала.
– Говорите, я очень внимательно
слушаю, – подбодрил я девушку.
– А на этом все, – промямлила
Маша, – я, правда, обещание выполнила, с каким-то мужчиной пообщалась,
расхвалила Олеську. Мне не трудно сестре доброе дело сделать, она, кстати, за
услугу сапоги мне обещала купить, зимние, на натуральном меху. Но умерла!
Ей-богу! Не веришь?
– Машенька, – нежно протянул
я, – ну конечно же, вы говорите чистую правду. Осталось выяснить маленькую
деталь: чей это дом?
– Теперь мой, – гордо ответила
собеседница, – а был Олеськин. И деньги ее! И наследников никаких, кроме
меня! Вот так!
– Откуда же у домработницы взялся
особняк, – удивился я, – и очень внушительная сумма в сейфе?
Маша заморгала, затем неуверенно ответила:
– Не знаю! Мне Олеська ничего не
говорила!
– Но вы приехали сюда, значит, адрес вам
был известен.
– Нет!!!
– Деточка, включите логическое мышление!
Ну нельзя прикатить неведомо куда. Мы же не в сказке!
Маша прижала руки к груди.
– Это все мое! – с отчаянием
произнесла она. – Вальке не достанется! Кто он такой! Чужой человек! А я
родная! Олеська такая сволочь была! Сука! Дрянь! Мне ничего! Бросила меня с
мамой! В дерьме! А сама! Пусть даже не надеется! Это мой дом! Мой! Мой!
Из глаз девушки хлынули слезы, из уст слова. Я
не перебивал Машу, пусть выговорится, выплеснет все накопившиеся обиды, ведь
известно, что в навозной куче можно найти жемчужное зерно.
Когда Елена Константиновна, мать сестер,
заболела, Олеська сказала Маше:
– На меня не рассчитывай, сидеть с
инвалидом я не стану, работу не брошу.
– И че, мне теперь одной с полутрупом
пыхтеть? – разозлилась младшая Беркутова. – Устрой маманю в больницу!
– Никто мать не возьмет, – помотала
головой Олеся.
– Давай хоть попробуем, – не
уступала Маша.
Некоторое время добрые доченьки пытались
избавиться от мамы, но успеха не добились, Елена Константиновна осталась лежать
в комнате. Жить в одном помещении с парализованной больной оказалось трудно.
Олеська не выдержала и недели. Один раз она не пришла вовремя с работы, поздно
вечером позвонила Маше и заявила:
– Я уезжаю на съемную квартиру.
– А я? – взвыла Маша.
– Че ты? Маленькая разве, –
процедила сестра, – выросла уже, сиськой тебя кормить не надо!
– Маму куда деть?
– Где лежала, там пусть и лежит, –
равнодушно ответила Олеся.
– Сука, – завопила Маша, –
решила избавиться от больной! Кинуть!
– У нее есть ты, – издевательски
перебила сестру Олеся.
– Ну погоди, – пригрозила
Маша, – вот завтра поеду к Татьяне Карловне и скажу правду!
– Кто такая Татьяна Карловна? – спросил
я.
– Олеська в парня влюбилась, –
захихикала Маша, – там плюнуть не на что, ботан в очечках, но она от него
млела, лужей растекалась. Во дура! Валя этот у мамки из рук ел, а Татьяна
Карловна Олеську ненавидела, и моя сестрица из кожи вон лезла, чтобы ботана
захапать, и…
– Понятно, – остановил я
разошедшуюся девицу, – значит, вы пригрозили Олесе разоблачением. Дескать,
сообщите Татьяне Карловне, что предполагаемая невестка малосимпатичная особа,
бросила родную мать на произвол судьбы.
– Сечешь фишку, – закивала
Маша, – Олеська испугалась и пообещала мне двести баксов, ну там на
памперсы-шмамперсы.
– Она дала деньги?
Маша скорчила гримасу.
– Я их выпрашивала! Десятого числа ныть
начинала: «Пора деньги отстегивать». Двадцатого, глядишь, Олеся конверт
привезет, бросит на стол и бегом, нос платком прикроет, вот сука! Обо мне даже
не думала, как сестра в дерьме ковыряется, ее не колыхало.
– Вы про дом расскажите, – вернул я
беседу в нужное русло.
– Совсем недавно, – продолжала
Маша, – позвонила я Олеське. Разговор о доме пошел, что нас расселять
собрались, и, вполне вероятно, мы можем «трешку» требовать. Да уж, не было бы
счастья, да несчастье помогло! Вот когда я порадовалась, что мама параличная и
живая. Ольга Ивановна из первой квартиры объяснила мои права и посоветовала к
адвокату сходить. А где бабки взять? И потом, с какой радости для Олеськи я за
бесплатно стараться буду? Правильно?
Я сделал движение головой, которое при желании
можно было принять за согласие. Маша решила, что я одобрил ее позицию, и
продолжила рассказ.