С Натаном я работал лишь однажды, когда судьба забросила меня в Илиату. До того случая я с ним практически не общался, он был старше меня на несколько выпусков и почти все время пропадал в Сароне и Флотолийской республике, которые знал, как свои пять пальцев. Он любил юг и шутил, что устал от унылых вересковых пустошей своей родины и не планирует возвращаться в Ньюгорт в ближайшие пару сотен лет.
Еще в школе его стали называть Маэстро, так как он был лучшим фехтовальщиком среди стражей и превосходил даже известного драчуна Рансэ, проделывая со шпагой такие вещи, что мастера из Прогансу и Литавии лишь рты открывали да разводили руками. Никто из них не мог разглядеть в этом высоченном, нескладном человеке такой неожиданной грации, пластики и умения просчитывать позиции, лишь стоило ему обнажить клинок. В шестнадцать он вышел на бой с четырьмя бретерами одновременно, посмевшими назвать его пожирателем овсянки и рыжим худосочным глистом. Двоих Натаниэль прикончил, одного покалечил до конца жизни, а четвертый сдался на милость победителя, несмотря на то, что в победителе к тому времени уже было две дырки и глубокий порез на бедре.
Сейчас, придерживая шпагу, он уверенно вел нас с Шуко по гудящим вечерним переулкам района Святого Джованни, украшенным алыми стягами, где каждый житель обсуждал завтрашнюю игру в квильчио. Улочки этой части города были столь узки, что приходилось вжиматься в стены, когда мимо проезжали верховые, и то их стремена едва не задевали нас.
Траттория «Апельсин», массивное здание, фундаментом которому служила основа дома, заложенного еще во времена Августа Великолепного, деда императора Константина, располагалась на трех этажах. В одном, подземном, был большой зал с винными бочками — в основном для невзыскательной публики, ремесленников и солдат. Второй предлагал услуги тем, кто побогаче. И третий, с кабинетами, залами и собственным бассейном (как сказал мне Шуко), порой принимал даже герцогов.
Траттория в районе Сан-Джованни пользовалась большой популярностью, и народу здесь всегда было с избытком. Цыган — я в этом нисколько не сомневался — быстро спустился по лестнице в гомонящий подвальный зал, где пахло вином и жаренным на углях мясом.
— Здесь веселее, — пояснил он свой выбор.
Мне было все равно, где покупать вино, так что я лишь пожал плечами. Стражи сюда приходили уже не в первый раз, и для них держали свободный стол.
Мы сели рядом со стеной, где из-за кусков кирпичной кладки проглядывал мрамор прежней, куда более прекрасной постройки. И прямо напротив нас оказалось веселое застолье, в котором участвовали с десяток человек. Все, судя по белым рубахам с расстегнутыми воротами, жилетам с дорогой вышивкой, шпагам и рапирам, а также цепям с драгоценными камнями, которые лежали на их плечах, были дворянами. Они горячо обсуждали какое-то событие, активно жестикулировали, но услышать в этом гомоне хоть что-то было невозможно.
— Три… Нет… давай пять бутылок «Вальполичелло». Из Каварзере, разумеется. Позапрошлый год, если осталось.
— Оно было особенно хорошо, — сделал заказ Натаниэль. — И мяса. Людвиг, ты любишь баранину?
— В Ливетте ее прекрасно готовят, — улыбнулся я, двигая скамью поближе к столу. — Зачем вы перебрались в арсенал?
— Потому что нам выделили какие-то крошечные кельи, и тот альбаландец, лейтенант, согласился нас пустить, если мы пообещаем не доставлять неприятности, — ответил Шуко, волком посматривая на дворян за соседним столом.
— Мы и не доставляем, — уточнил Натаниэль, выдергивая пробку из первой появившейся, словно по волшебству бутылки и щедро наливая вино в глиняные кружки. А затем кивком указал на цыгана: — Вообще, основная проблема наших первых дней в Риапано — вот этот гнусный тип, но теперь он накачивается винищем так, что его приходится тащить в дом клириков на плечах. Оставшуюся часть ночи он спит, а потом предается меланхолии над гитарой.
— Ну, за встречу.
Вино, как и любое, сделанное в Каверзере, было превосходным и стоило каждой серебряной монеты, что за него просили.
— Не пей слишком много, Натан, — сказала девушка в черном корсаже, алой юбке и с алой розой в черных волнистых волосах, присаживаясь на свободный стул.
— Ничего со мной не будет, Мила, — хмыкнул высокий ньюгортец. — Ты же знаешь, что я не хмелею.
Она печально вздохнула, решив не вступать в спор, с улыбкой посмотрела на меня:
— Еще один страж. Он миленький. Почему не познакомил меня с ним раньше?
— Мила, это Людвиг. Людвиг, это Мила. Последние пару лет она путешествует вместе со мной.
— Привет, — поздоровался я с ней. — Два года с Натаном — большой срок.
— Я знаю, что в вашем Братстве у него не очень хорошая репутация, но он замечательный человек.
— Ну, до репутации Шуко, а уж тем более моей, ему далеко, — усмехнулся я, и цыган отсалютовал кружкой, подтверждая мои слова.
— У Милы отличный голос. Она великолепно поет на праздниках и собирает овации целых площадей, — поделился Натаниэль.
— Собирала, — поправила его девушка, продолжая улыбаться. — Теперь я пою только для тебя. И тех немногих, кто может меня услышать.
Я невольно посмотрел на небольшое темное пятнышко на ее корсаже, как раз под левой грудью. Она поймала мой взгляд.
— Ревнивый поклонник. Так всегда бывает, сперва они тебя любят, затем ненавидят.
— Мне жаль, — произнес я.
Что я еще мог ей сказать?
— Мне тоже, мессэре. Но Господь явно знал, что делал, хотя от меня его мысль все так же скрыта, — ответила мне душа. — Вы тут надолго, мальчики?
— Пока не кончится вино или деньги, — ответил ей ньюгортец. — Не волнуйся за меня, милая. Когда я попадал в неприятности?
— Каждый божий день, Натан. Каждый божий день. На Шуко у меня надежды нет. Людвиг, присмотрите за ним, пожалуйста.
— Обещаю, — кивнул я.
Она послала мне воздушный поцелуй и упорхнула, затерявшись в толпе.
— Женщины… будь они живы или мертвы, все равно одинаковы, — сказал, глядя ей вслед, Натаниэль.
— А тебя что-то окружают лишь мертвые красотки. Когда он видит живых, то становится темно-бордовым и не может связать и двух слов, — подмигнул мне Шуко.
Ньюгортец в ответ буркнул нечто невразумительное.
— Я удивился, узнав, что ты здесь, — обратился я к цыгану. — Ведь после Солезино ты планировал отправиться в Ерафию.
— И даже дальше, — хмуро ответил он мне. — Но не сложилось.
— Разумеется, не сложилось, — встрял Натаниэль. — Наш друг хуже, чем порох. В Сароне он едва не угодил в тюрьму.
— Местные власти погорячились, — небрежно отозвался Шуко.
— Если забыть, что твоя бритва оставила след на лице любимчика второго сына султана, то, конечно, они погорячились. Мне пришлось постараться, чтобы вытащить его из каталажки.