– Да, давно очень, только девки не знают,
да и незачем им, я бы и сейчас ничего не сказала, да жаль тебя, сама на твоем
месте была. Мужа имела, Степана. Красавец хоть куда, весь наш городок по нему
сох, из богатых семей девки себя предлагали, а выбрал Степа меня, нищету
горькую. Три месяца вместе прожили, а потом соседки стали нашептывать: «Твой-то
с Анфисой, с телятницей, шуры-муры в сарае крутит». А я молодая была, глупая,
мозгов никаких, ну и решила муженька на любовнице взять. Подстерегла парочку и
собственными глазами факт измены и увидела. Знаешь, что дальше случилось?
Я покачала головой.
– Вилы там стояли, – вздохнула Вера
Ивановна, – у меня, как спину мужа увидела, всякий разум отшибло. Сама не
помню, как железку в него воткнула, Степана убила, Анфиса жива осталась, даже
не поцарапанная вылезла. Судили меня и дали мало, бабы все в нашем колхозе на
моей стороне были, адвокат речь толкнул такую, что даже прокурор слезами
умылся. Отправили меня на зону, вышла я, потом в Москву уехала, на кирпичный
завод подалась, опять в ЗАГС сбегала, и все, жила хорошо. Только нет-нет да
приснится Степа. Стоит, пальцем грозит: «Ну, погоди, Верка, свидимся мы с тобой
в загробной жизни, покажу тебе, где раки зимуют». Поняла?
– Зачем вы передо мной свои тайны
раскрываете? – настороженно спросила я.
Вера Ивановна снова потянулась к сигаретам.
– Да к тому, что я сразу сообразила, кто
Асю пристрелил, Роза Башметова, жена ее любовника Ильяса.
– Но…
– Слушай внимательно, – сурово
сказала старуха. – Аську не вернуть, хоть она мне и вроде внучки была,
только не жалею я о девке, тот еще фрукт гнилой, всего тебе рассказывать не
стану, но только поверь, много чего за ней водилось. А Ильяс, похоже, дурак,
раз к такой уйти надумал. Да и ты без особого ума, если на убийство решилась. О
детях подумала? Их кто на ноги поднимать станет? Полагаешь, коли жену за решетку
сунут, муженек начнет передачи таскать? Никогда! Мигом разведется и забудет
тебя, ребят в интернат сдаст. Кому ты хорошо сделала? Если кобель на сторону
побежал, так и будет шляться: тут надо либо делать вид, что ничего не знаешь,
либо уходить. А ты чего придумала? Мне как про Снегурку рассказали, я сразу
врубилась, что к чему! У себя в садике ты костюмчик взяла! Правильно?
Глаза старухи будто сверлили меня, и я
невольно поежилась.
– Значит, верно, – вздохнула Вера
Ивановна, – ступай домой и сиди тихо. Я ментам ничего не сказала, терпеть
их еще со старых времен не могу, никаких намеков не дала. Смотри не проговорись
сама, затаись, а весной уезжайте из этого района, в другой переберитесь,
садиков полно, няньки везде нужны. На новом месте и болтовни не будет. К нам
больше не ходи, Ася умерла, убила ты ее! Все, ступай и скажи спасибо, что на
меня нарвалась, другая бы не пожалела убийцу, а я тебя очень хорошо понимаю!
Убирайся! Никаких следов ты тут не оставила, ничего менты у нас не нашли
чужого. Соседи болтают, на лестнице ботинок лежал, здоровенный, так он от
костюма, бояться нечего. Давай, давай, а то сейчас Катька прибежит и
расспрашивать начнет. Ты что в садике сказала? Как объяснила свое отсутствие во
время рабочего дня?
– Э…
– Впрочем, ясно, – отмахнулась Вера
Ивановна, – выходная ты, небось сменами, как Аська, работала!
– Да, – согласилась я, пятясь к
двери, – именно так!
– Вот и торопись назад, пока твоя малышня
вопль не подняла, – велела Вера Ивановна, – забудь сюда дорогу!
В прихожей я наткнулась на Катю, та
перекрестилась.
– Жуть!
– Да, – кивнула я, – скажи, в
каком садике работала Ася?
Катя, не задавая лишних вопросов, быстро
сказала адрес.
Выйдя на проспект, я проехала пару остановок
на автобусе, потом вышла, завернула за угол дома и увидела типовое двухэтажное
здание из светлого кирпича. Дверь оказалась незапертой, я толкнула ее и вошла в
узкий коридор, выложенный желто-коричневой плиткой. Сразу вспомнились школьные
годы, точь-в-точь такой «кабанчик» лежал у нас в столовой и на первом этаже
около раздевалки.
В воздухе пахло едой, похоже, деткам сегодня
подавали мясной суп и гречневую кашу. Оглядевшись по сторонам, я увидела стенд
«Уголок родителя» и стала читать вывешенные на нем объявления. «Дети,
приведенные после завтрака, в сад не допускаются». «Внимание! Всем оплатить
квитанции до двадцатого января». «Открывается кружок мягкой игрушки, занятия
платные, запись у Розы Башметовой, девятая группа».
– Вы к кому? – крикнула появившаяся
в коридоре тучная особа в белом халате.
– Хочу деньги сдать за кружок мягкой
игрушки, – спокойно пояснила я, – тут написано, что их собирает
Башметова.
– Второй этаж, налево, – сказала
толстуха и ушла.
Я пошла вверх по крутой лестнице и уткнулась в
дверь с табличкой «Группа 9», толкнула ее и обвела глазами помещение. Узкая
комната казалась совсем тесной из-за шкафчиков, плотно натыканных по стенам.
Перед ними тянулась невысокая скамеечка, на которой сидел с самым несчастным
видом худенький мальчик, одетый в темно-синий комбинезон. Около малыша стояли
две женщины. Одна, принаряженная в новую дубленку, очевидно, мама, вторая,
скорей всего, сотрудница садика, потому что она была в платье и тапках.
– Мишенька, – кудахтала мама, –
ты же дал папе честное слово, что будешь ходить в садик!
Мальчик тихо всхлипнул.
– Посидишь совсем недолго, –
вступила в разговор воспитательница.
Миша снова зашмыгал носом.
– Все детки у нас спокойно мамочек
ждут, – продолжала тетка, – слышишь, как тихо, не дерутся, не кричат,
у каждого свое место. Видишь шкафчики, выбирай, какой тебе больше по сердцу, и
устраивайся.
Миша робко протянул ручонку к дверце,
украшенной изображением машинки.
– Этот занят, он Петин, – остановила
его воспитательница, – бери другой, с вишенкой.
Мальчик захныкал.
– Миша! – закричала мать.
Сын кое-как справился с рыданиями.
– Поцелуй меня, – велела
мама, – я скоро вернусь.
Ребенок покорно чмокнул ее в щеку, вел он
себя, как человек, которого тащат на казнь, жертва палача не сопротивляется,
она покорилась обстоятельствам.
– Ну все, дружочек, давай пошли, –
решила ускорить прощание женщина в платье.
Миша безнадежно кивнул, потом тихо сказал:
– До свиданья, мама, буду тут сидеть,
пока ты меня не заберешь!