Ее лицо осветилось, когда она это услышала, сделав ее еще привлекательнее.
– Спасибо, мистер Бенедикт, благодарю вас за доверие, я вас не подведу.
Они встали вместе. Ее тело, вытянувшееся во весь рост, вызвало у него сильное волнение. Твердые груди обрисовывались под блузкой, бедра соблазнительно двигались под юбкой. Она была на редкость хороша собой, трудно было познать все грани ее красоты за одну короткую встречу.
Но он уже решил, что сейчас появилась возможность узнать о Лиз Деймерон гораздо больше.
– Когда желаете начать? – спросил он.
– Лучше всего сейчас. – Она взяла сумку.
– Хорошо, я провожу вас в отдел материалов и представлю Глену и Ларри. Они могут начать с демонстрации оснастки.
Пока они шли к лифту, он спросил, где она живет. Она сказала, что живет у подруги, пока не найдет квартиру. Он предложил ей несколько дней на поиски, но она с улыбкой отказалась. Входя с ней в лифт, он старался не смотреть на нее и думал, заметил ли кто-нибудь их вместе в коридоре.
Через пять минут, проводив ее в отдел материалов, он возвращался наверх. Он почувствовал странное сожаление, расставшись с ней, потому что, когда она прощалась с ним, ему показалось, что у нее в глазах было что-то вроде легкого упрека. Она помахала ему из-за стеклянной двери, потом повернулась к Ларри Витлоу, менеджеру отдела.
Оставшись снова в одиночестве в кабинете, он ощутил смешанное чувство удовольствия и вины, вспоминая молодую девушку. Он чувствовал, что мысли о новой встрече с ней мешали ему работать.
Вечером, за ужином, когда он рассказывал о событиях, Барбара заметила в его взгляде тоскливое выражение.
На другое утро, придя на работу как обычно рано, он был занят десятком важных дел сразу.
Занятой человек, Бенедикт и не подумал поискать в списках Висконсинского университета фамилию бакалавра Деймерон или попросить копию ее диплома. В мире бизнеса и конкуренции не было времени для таких тонкостей. Да Лу и не был подозрителен. Он и подумать не мог, что юная свежесть Лиз Деймерон может быть следствием того, что ей – всего восемнадцать. Да и после того впечатления, которое она произвела на него, это было бы немыслимо.
IX
Нью-Йоркский университет, 3 октября 1951 года
– Прошу внимания!
Профессор Натаниель Клир стоял за кафедрой, неподвижный как статуя. Двести студентов в лекционном зале сразу замолчали. Был слышен только быстрый шелест страниц, слушатели готовились записывать то, что он скажет.
Профессор скользил по рядам взглядом своих угольно-черных глаз. Волосы его были темные, виски тронуты сединой. Загар придавал ему отдаленное сходство с пиратом, тем более, что у него было сильное, поджарое тело, прикрытое свитером с высоким воротником и спортивным жакетом.
На студентов он производил сложное впечатление. С одной стороны, это был сильный человек, чье молчание наводило страх на всех, кто ждал его оценок. С другой, когда он увлекался предметом, то начинал расхаживать взад-вперед по сцене, излучая энергию мужественности, возбуждавшую слушателей.
Его известность не уступала личному обаянию. В свои тридцать восемь он был самым молодым из профессоров, назначенных на кафедру современной истории педагогики в НИУ. Он был руководитель университетского курса по истории искусств, участник любой заметной научной организации в своей области, автор солидных трудов по Караваджо на правах докторской диссертации, монографии о Ван Гоге, удостоенной престижного французского «При д'Арра», и труда по обнаженной натуре в классическом и романтическом искусстве, снискавшего ему мировую известность. Натаниель Клир был, бесспорно, главной достопримечательностью университетского отделения искусств, как в научном, так и в педагогическом смысле. Несмотря на строгие требования и оценки, его аудитория с первого дня семестра была всегда полна заинтересованных слушателей.
Во многом благодаря ему Лаура и решила учиться здесь. И имея в виду его критический глаз, она писала вступительную работу по Делакруа. И как знать: может быть, он был среди тех, кто прочел ее работу и решил допустить ее к обучению в университете. Еще в самом начале обучения она решила писать основную работу по обнаженной натуре, под впечатлением блестящей работы Клира по этому вопросу. Так что именно из-за Клира она сидела сейчас в десятом ряду, ловя каждое слово человека на кафедре.
Глубокое молчание воцарилось в полном зале в ожидании его слов.
Он показал на стопку работ перед ним.
– Вот ваши доклады, – начал он, – и я на этот раз в вас разочарован. Мы с вами обсуждали развитие концепции человеческого тела от иконического, тематического статуса до формально-пластического подхода. Из этого мы исходили при нашей работе по Микеланджело, Джорджоне и Рубенсу. Я просил вас проанализировать определенные работы под этим углом зрения, чтобы нам понять это изменение в перспективе. Но то, что вы мне дали, – он пригладил свои густые волосы, – представляет собой по большей части кашу, пережевывание мыслей, заимствованных из работ, которые вы прочли, включая мои.
Он выдержал паузу, поглядев на студентов, заметно нервничавших.
– Если хотите знать, я читал ваши доклады лично, не привлекая в помощь аспирантов. Меня интересовало несколько вещей. Знание, понятно, материала, старание, искренность. Я, конечно, понимал, что будут и неблестящие работы, все не могут быть интеллектуалами. У всех не может быть чутья к искусству. Но я ожидал увидеть ваши работы. Свои я, знаете ли, уже читал.
Короткий смешок был ему ответом.
– Не стоит и говорить, – продолжал он, – что я не нашел того, что искал. Некоторые здесь только для того, чтобы получить оценку. Они получат, конечно, плохую. Но получат.
Смешок был на этот раз более напряженным и еще более кратким.
– Что мне действительно было нужно, – продолжал он более серьезно, – это найти людей, прилагающих умственное усилие, способных к самостоятельной работе, имеющих глаз и сердце. Потому что, студенты – негодники, только с головой в этом курсе не добьешься хороших результатов, меньше, чем в других гуманитарных науках, как и естественных. Здесь нужно единственно иметь сердце, открытое миру, и способность к внутреннему сопереживанию действительности.
Он выдержал паузу, чтобы его слова произвели впечатление, потом вытащил один доклад.
– Я хочу зачитать вам пару абзацев из работы студента, – продолжал он, – обладающего перечисленными качествами. Доклад этот единственный на неделе, заслуживающий оценки А. Так что остальные могут вернуться к своим рабочим столам.
Прошу полного внимания. Тема – картина Джорджоне «Концерт», которая, как вам должно быть известно, послужила образцом для «Завтрака на траве» Мане, произведшего шум в Париже лет восемьдесят назад. Наш автор пишет: «Я не могу согласиться с Хорцовским, когда он считает, что связь между картинами формальна. Я думаю, Мане начинал с имитации, на свой лад, идеала женской красоты Джорджоне. Но он пошел дальше; он увидел, что в истории женское тело трактовалось скорее идеально, чем реалистически, чаще как то, что достойно восхищения, чем уважения. Мане обратил внимание, что у Джорджоне двое мужчин даже не смотрят на присутствующих женщин, занятые беседой, в то время как благодаря женщинам они пьют вино и слушают музыку. Мане пародировал эту композицию, так что обнаженная женщина на переднем плане смотрит с любопытством и досадой прямо на зрителя, тогда как мужчины игнорируют ее. Джорджоне освящал тему мифом и пасторальной традицией. Мане же поставил тему так прямо, что вызвал ярость художественного истэблишмента. Мане иронически допускал, что некогда невинный пасторальный сюжет с двумя одетыми мужчинами и двумя нагими женщинами, теперь шокирует большинство критиков. Так что он показал нам свое чувство женской красоты вместе с сочувствием трудному положению женщины в обществе. Профессор отложил доклад.