– Я? Молчала, как рыба об лед! Лучше
отдай зеленый пуловер, хочу у него рукава укоротить.
Тут только я сообразила, что саквояж с вещами
до сих пор стоит у соседки Нины.
Нинушина прихожая была забита коробками.
– Вот, – обвела Нина рукой горы вещей, –
почти все собрала, завтра машина приедет.
Я посмотрела на узлы, ящики и чемоданы. Ох, не
зря говорят – один переезд равен двум пожарам.
– Только постель осталась, –
кудахтала Нинуша, – впрочем, часть одеял тут.
Я проследила за ее взглядом и увидела хорошенькую
велюровую подушку с вытканной кошкой. Киска улыбалась, ее шею украшал оранжевый
бант.
– Надо же, у меня точь-в-точь такая лежит
на диване! – воскликнула я.
– Да они у всех одинаковые, –
засмеялась Нинуля и протянула саквояж.
Глава 19
Утром я, поколебавшись, позвонила Лео Ско.
Трубку сняла Наташа.
– Луиза Феррари беспокоит, мне надо с
вами встретиться.
– Уже написали и хотите показать, –
обрадовалась Наташа. – Приезжайте, приезжайте, но только до часу.
Я брякнула трубку и мстительно подумала: «Знала
бы ты, «мамаша», что я тебе покажу, так бы не радовалась».
Наташа была одета в узенькие брючки и
просторный пуловер.
– Ждите на кухне, Луизочка, –
щебетала она, – Олежека нет дома, но я сама посмотрю.
Она схватила конверт, вытряхнула снимки и
ошарашенно пробормотала:
– Что это?
– Фото Егора и Пети.
– Вы не журналистка…
– Нет, и зовут меня не Луиза Феррари.
Надо отдать должное Наташе, она моментально
взяла себя в руки.
– И что вы хотите? – спросила она,
стирая с лица приветливую улыбку.
– Поговорить.
– Не о чем нам толковать, – резко
встала Наташа, потом помолчала и добавила: – Я дам три тысячи долларов – и
разбежимся.
– Нет.
– Хотите, пять, но больше ни копейки.
– Вы меня не так поняли, – вздохнула
я, вытаскивая сигареты. – Я не занимаюсь шантажом. Мне нужны две вещи –
записная книжка Насти и кое-какие сведения о ее родственниках.
– Зачем? – насторожилась
Наташа. – При чем тут Настя?
– Я работаю в детективном агентстве и
должна разыскать ее брата, Егора.
– Я говорила не один раз, –
прошептала Наташа, – не было никакого брата Егора, даже имени такого я
никогда не слыхала.
Я подняла на нее глаза.
– Ну, пожалуй, имя-то слышали, а если
забыли – напомню. Так звали вашего родного сына, маленького мальчика, который
плакал по ночам от тоски по маме, а потом умер, так и не повидав ее.
Побелев, Наташа сжала в кулаке крохотную
кофейную чашечку. Тонкий фарфор хрустнул, и по руке быстро-быстро побежали
ручейки крови. Госпожа Скотинина тихо всхлипнула, потом закатила глаза и
истерично завопила:
– Да что ты знаешь о моей жизни, сука!
Из ее рта полились ругательства вперемешку с
рыданиями и соплями. Умело наложенная косметика стекла с лица, стали видны
закамуфлированные прежде морщины, пигментные пятна и шероховатости, а от
прямого носа к подбородку пролегли две бороздки. Сейчас Наташа выглядела на
шестьдесят.
Я встала, распахнула необъятный холодильник,
увидела початую бутылку водки «Золотое кольцо» и плеснула на ее пораженную
ладонь. Наташа вскрикнула и заткнулась. Я осторожно вытащила впившиеся в ее
руку осколки, полила порезы еще раз водкой.
– Пластырь в ванной, в шкафчике с
зеркалом, – пролепетала она, продолжая плакать.
Я добралась до огромной ванной комнаты,
основную часть которой занимала роскошная розовая джакузи с латунными кранами,
раздвинула батальоны шампуней, роты кремов, дивизионы гелей и обнаружила
небольшую аптечку. Судя по набору лекарств, в квартире обитали патологически
здоровые люди. Упаковка растворимого аспирина, пузырек «Гутталакса», цитрамон и
бромгексин. Никаких средств от давления, сердца, печени или почек. У Скотининых
приключается только запор, головная боль и кашель, впору позавидовать. В нашем
доме ящичек с лекарствами ломится от упаковок.
Наташа сидела в той же позе. Кровь перестала
течь, и я заклеила ладонь пластырем.
– Не страшно, поболит до завтра и
заживет, а от подобной раны не умирают.
– Иногда и впрямь умереть хочется, –
прошептала Наташа, потом схватила бутылку водки, вытряхнула из красивого
хрустального стакана салфетки, наполнила его доверху и одним махом выхлебала
емкость.
– Думаешь, мне здорово живется?
– Ты получила то, к чему стремилась, а
господь всегда заставляет платить по счетам. Где-то убыло, где-то прибыло.
– Что бы ты понимала! – пробормотала
Наташа.
Я с тревогой наблюдала, как странная синеватая
краснота наползает с ее лба на щеки. В даме явно сгорел какой-то
предохранитель, то ли фотографии гробов подействовали, то ли водка расслабила
до предела. Сейчас она раскроет рот и начнет каяться, выливая на меня ушаты
ненужных сведений. Придется слушать, иначе обозлится и не отдаст записную
книжку. Так и вышло. Подперев голову кулаками, Наташа завела длинный,
бестолковый рассказ.
Родилась она в 1945 году, в бедной, самой
простой семье. Мама – продавщица на рынке, папа – шофер. Правда, родители не
пили, детей любили и воспитывали, как могли. Просто было у них этих детей
слишком много – аж восемь. Но Наташеньке посчастливилось родиться последней,
поэтому ее даже баловали. Когда девочка пошла в первый класс, учительница
посоветовала отдать ее параллельно и в музыкальную школу. Мать послушалась,
благо ходить оказалось рядом, музыкалка располагалась у них во дворе. Тут же
выяснилось, что господь одарил Наташеньку талантом.
У девочки оказался великолепный голос, и
педагоги твердили, что ей следует избрать певческую карьеру. Но когда в ее руках
оказался аттестат, мама и папа строго-настрого запретили даже думать о
сценической карьере. Жила семья в Тамбове, до Москвы езды одну ночь, но столица
казалась сказочно-далеким городом, к тому же Наташенька была послушной
девочкой. Вот она и осталась преподавать музыку в родной школе.