– Лена, надобно подобрать Фролу Кузьмичу экономку, – бодро велел он дочери, едва переступив порог.
– Уже сразу «Фролу Кузьмичу». – Ленкин взгляд полыхнул злостью. – Этот обмылок тебе заполз глубоко в глотку. Эк пузыри пускаешь!
– Не груби отцу, – возмутился Корней. – Человек, может статься, еще одумается.
– Не верится, – тихо буркнула Лена, но в «семерку» пошла.
Было ей грустно и нехорошо. Новый начпоезда, как и иные людишки до него, сразу рассмотрел слабину в характере отца. Это его сельское, врожденное и неистребимое желание быть значимым, уважаемым. Охотно обманываться, доверяя льстивым словам. Пару раз назвали умным, похвалили за грамотную работу, пообещали и впредь считаться с мнением – и он уже вздыхает, украдкой обдумывает, верное ли затеял дело с доносом на такого тактичного и вежливого Фрола Кузьмича… Лена застала начпоезда все в том же купе-кабинете. Тот мурлыкал под нос нечто режущее слух неумелостью исполнения, листал тетрадь складского учета и делал пометки в записной книжке. Новый стакан крепкого чая исходил горячим паром, кусковой сахар, который помощник выставил на стол теперь, когда никчемный машинист ушел, щедро выпирал горкой крупных обломков над бортиком узорной мисочки.
Карие мелкие глазки Фрола Кузьмича нацелились на дверной проем без малейшей приязни, даже раздраженно. Дочку машиниста он ожидал увидеть позднее, через час-другой, а еще полагал, что она окажется похожа на отца, сварлива, немолода и коренаста. Внешность Лены поразила начпоезда. Иначе и не сказать: он даже привстал. Шумно вздохнул, глазки заблестели иначе, заинтересованно. Стоящую в дверях женщину Фрол Кузьмич с трудом мог представить здесь, в убогом поезде, и это удивление читалось в его взгляде, буквально ощупывающем Ленку. Такую красивую, с гордой осанкой, с густыми, естественно вьющимися волосами, которые по утрам несколькими движениями влажных ладоней Лена приводила к виду, способному вызывать закономерное возмущение любого парикмахера: если все столь просто – зачем платить за его искусство? Впрочем, рядом мог бы страдать и портной. Она умудрялась всегда безупречно подгонять по фигуре свое простенькое опрятное платье и смотреться в нем настоящей королевой. И, кстати уж, не зря желающим глянуть жене вслед так часто доставалось от Короля. Жена его была статной, легкой, но уж никак не худенькой…
– Экономка-с? – мягко, едва не шепотом, даже мечтательно выдохнул инженер. – Сядь сюда, душечка. Расскажи толком, откуда ты, семейная ли, как в поезд наш попала-с, уж не по суду ли? Уж не за грехи ли?
Предположений у начпоезда было немало, и свои «ли» он не говорил даже – выпевал, выводил на каждом выдохе, все более воодушевляясь. Лена хмыкнула, слушая знакомые речи. Не он первый, не он последний… Кто пустил глупую сплетню, будто рыжие как-то особенно покладисты и просты в обхождении?
– Нет, не экономка, – оборвала Лена складное бормотание Фрола Кузьмича. – Я Королю прихожусь женой. Меня отец прислал к вам по поводу обеда.
Начпоезда сморгнул, нехотя оставляя уже вполне сложившиеся и такие сладкие планы на вечер. Взгляд снова обрел неприятную колкость: в словах и тоне пришедшей не было теплоты, столь желанной и обнадеживающей. Понять, отчего редкостно красивая женщина благоволит нищему, безродному преступнику, да еще и проклятому, оказалось сложно. Сперва даже невозможно, но затем Фрол Кузьмич выбрал понятное для себя, простое предположение. За Королем сила начальника, да и сам он недурен собой, в лучшем возрасте. А вот если его всего перечисленного лишить? Начиная с законности положения в поезде и уважения.
– Женой можно быть кому угодно-с, но не проклятому, – тихо и гаденько рассмеялся начпоезда. – Такому ты, душечка, просто сожительница-с. Полюбовница. Фамилии у него нет, имени нет. И самого его, если разобраться толком, тоже нет-с. И выходишь ты, душечка, вся такая гладкая-сладкая, ничейной бабой. Хорошо я рифмую слова? Доходчиво?
– Доходчиво, – отозвалась Лена без удивления, попробовав обойти обиду. Ради спокойствия жизни мужа… – Значит, экономка вам годится не всякая. Ладно, поговорю с Люськой из девятого. Готовит она неплохо, да и прочее устроится наилучшим образом, молодая она, вдовая, едва концы с концами сводит, а для путейской работы негодна.
Фрол Кузьмич огорченно поморщился. В ответе рыжей ему послышались не отказ и даже не наглость, а обыкновенная глупость, простительная и даже желательная для красивой бабы. Не поняла намека, слишком тонкого для деревенщины.
– Я и другие рифмы знаю-с, и новые сочиняю-с, – улыбнулся начпоезда, снова приглашая сесть. – Вот в одной песенке, что путейцы пели на станции, слышал: рыжая – бесстыжая. Иначе ведь и не сказать-с. А я бы законно все уладил. Как тебе, душечка, понравится быть сударыней Сушковой? Ты не охай, ясное дело-с, удивительно сразу такое услышать. Но только глаз у меня остер, и своего я умею добиться.
– Как бы вам и впрямь не оказаться битым, – задумалась Лена. – Быстрый вы, да неумный. То двери запираете, то приказы нелепые раздаете, то к чужим женам с хамством, которое и пьяному непростительно, лезете. Пойду я. Не будет вам обеда.
Фрол Кузьмич насторожился, поморщился от огорчения. Глупой он рыжую красавицу счесть поторопился. И снова, уже во второй раз, начал дело неудачно и неловко. Даже странно – место, что ли, несчастливое? А каким ему еще быть, когда в составе проклятый всем заправляет… Лена отвернулась, не желая читать гаденькие мыслишки во взгляде начпоезда, шагнула в коридор. Голос Фрола Кузьмича догнал ее и там:
– Зря упираешься. Я ведь здесь распоряжаюсь людьми. Детей, без законного мужа прижитых, могу и в приют сдать-с. У тебя есть дети?
– Сдавайте. – Лена вернулась в купе и плотно прикрыла дверь. – Только сперва отпишите о том в столицу, ректору высшего колледжа магии господину Юнцу. Потому что мой сын туда уже зачислен. А чтоб писалось и думалось легче, я вам устрою жизнь сладкую и жаркую.
Почти сразу дверь снова хлопнула, резко и зло, выпуская жену Короля. Начпоезда остался в купе один, тихо воя, промакивая кипяток с дорогого брючного сукна и обреченно рассматривая засыпавший пол колотый сахар. Ленка, шагая по коридору, едва расслышала шепот начпоезда:
– Кажется, это была дочка машиниста. – Последовал вздох. – До чего густа темная удача в этом поезде! Не продохнуть-с. Ну ничего. Они резкие да шумные, а я тихо да без спешки за дело примусь. Мы еще посмотрим, как эта душечка по осени запоет-с.
Глава 4
Игры с удачей на зеленом поле
Ловля удачи занимательна, как охота за радужно прекрасными мыльными пузырями. Результаты, отмечу, также обыкновенно одинаковы по своей полезности, то есть ничтожны в самом лучшем случае.
Профессор Дорфуртского университета
Иоганн фон Нардлих
Столица – удивительное место, а ее центральный вокзал – это вообще чудо. Особенно сейчас, весной. Высокие витражные стрельчатые окна так и брызжут многоцветьем солнечных зайчиков. Огромный купол-фонарь из ячеистого стекла позволяет видеть синеву весеннего дня во всей красе. Солнце, ошалевшее от радости победы над стужей и снегом, выливает на мрамор полов потоки золота. И мы идем по этой роскоши, попирая свои короткие тени. Алексей и Тома – чинно, под ручку. Сзади то бегу, то топчусь я, норовя нагло втереться между ними на правах бдительной и вредной подружки. Но, увы, то и дело отстаю… Рано или поздно разозлюсь всерьез и пожалуюсь Марку Юнцу. Это же свинство использовать магию для шалостей и хулиганства. То есть чтобы меня тормозить и спотыкать. Тоже мне, охранничек. На меня ноль внимания, словно и не получал строгого наказа от ректора беречь и защищать «ценную птичку Береничку». Потеет в черной кожанке, парадно застегнутой ради красоты и лихого вида, тащит Томин саквояж, чтобы я не смогла вцепиться во вторую его руку, и пытается мило беседовать, не слыша моих жалоб. Интересно, когда и как он умудряется активировать заклятия? В речи их не слышно, жестикулировать с саквояжем в руке затруднительно. Видимо, одолел-таки, на мою беду, полный курс «Слабых управляющих воздействий», пороговый при переходе мага на уровень пси. Я снова споткнулась об веревку-невидимку, ловко вцепилась в драгоценную куртку Алексея, мстительно дергая ворот. Он смолчал, по-прежнему улыбается Томе, хотя теперь больше похоже, что скалится – сильно я его донимаю. Вот и месть: мрамор для меня, гад, сделал скользким. Ну я ему…