– Чтобы не выдумку писать, а правду, надо все самому проверить, – предположила я. – У тебя целый год, наверное, в запасе. А то и больше… Вряд ли ты в эту осень яблоко вырастишь. Иди-ка ты в колледж и просись в ученики к толковому профессору. Пусть книги даст и по-простому растолкует, что и как надо делать. На наших зарослях испробуешь. Потом можно собираться на юг. Да хоть в Таврский уезд! Любые яблони лучше растут там, где тепло. Сажай, выращивай, пробуй. От этого никому вреда не будет.
– Обмозгую, – пообещал Жора.
И пошел греться в каморку под лестницей, где жил уже два месяца. А я отвернулась и заскрипела по снегу в дальний угол сада. На душе было тепло и светло. У меня теперь есть сестра Лео… Хорошенькая, умудрившаяся родиться сразу рыженькой и даже кудрявенькой. Настоящий ангелочек, головка в золотом облаке тонких завитков. Глаза голубые, огромные и ясные. Такое событие… Но мне этого вроде мало.
Здесь в особняке, вдали от рельсов, без ежедневного перемещения всего нашего дома, уже не стоящего на колесах, имеющего прочный фундамент, я стала словно бы засыпать. Терять нечто важное. Правда, папа говорит, я не теряю, а меняюсь. Расту. Прежде мне нравилось быть мерзким ежиком, ядовитой колючкой, способной отпугнуть всякого. Я защищалась, порой не осознавая своего стремления быть в безопасности от внешних угроз. А теперь… Я смотрю на Мари с ее прямой спиной и неутомимым желанием создать единую и простую свободу для всех. Год назад я, пожалуй, восхищалась бы такой яркой независимостью. По осени я уже сомневалась и даже переубеждала ее, а сейчас утратила интерес к «либертэ» окончательно. Зато меня завораживает жена Евсея Оттовича, умеющая принести в дом так много тепла и остаться вполне самостоятельной личностью. Это великий талант – отказываться в одном и не уступать в другом. Сохранять баланс интересов и наполнять смыслом и радостью не только свою жизнь, но и жизнь дорогих сердцу людей. Не роптать и не бояться тягот. Мама тоже такова. Нет, мама Лена лучше! У нее и спина прямая, и тепла хватает на всех нас, и папа Карл гордо сияет, осознавая себя солнцем, повелителем нашего дома.
А я? Пока что всего лишь заноза. Папина и мамина любимая заноза. Не родная, впилась, больно им, но ведь я уже своя, приросла к ним… Хотя от меня больше проблем, чем от любого другого жителя нашего дома. Я вижу, опять оберегают. Из особняка ни ногой, без провожатого ни шагу. Сёма обещал рассказать о своем расследовании, а вместо этого на любые вопросы чешет затылок и удивленно хмурит брови: мол, какое расследование? Значит, все не так гладко и тихо, как оно выглядит. Получается, мое дело – ходить, вслушиваться и стараться стать взрослой птицей. Это важно для папы. Он недавно сказал, что в опасности лишь недоросли, а когда подобные мне взлетают, их уже очень сложно приручить или усадить в клетку. В сказке Марка Юнца про юность Диваны птицы взлетали только в паре с избранниками, ради проверки любви. Странно. Как-то слишком линейно, если можно так сказать. Надо спросить у отца сегодня же, чем отличаются любовь и удача…
Есть еще один вопрос. Пока безответный, его я задаю себе. Что я должна услышать в тишине и к чему следует прислушиваться? Который день брожу и думаю. Прежде, глядя в небо над крышей вагона, я искала удачу по-детски, не осознавая, чья она. Теперь вот сообразила. Наш ремпоезд – без малого три сотни душ. Крошечная капля в людском море и одновременно весь мой прежний мир! В нем замыкалась вселенная, в нем помещалось все, что я ценила и знала. Для столь компактного мироздания я могла видеть свет и тени единой удачи. А для столицы?
Когда людей становится больше некоего неизвестного мне числа, все меняется. Я осознала это, думая о «либертэ». Нет единого представления о свободе. Она для каждого своя. И пока личная свобода не мешает жить окружающим, она, наверное, имеет право считаться именно свободой. Дом-крепость Марджаны. Равенство Мари. Яростная самостоятельность Фредди. Они очень разные, для них для всех нет общей удачи. Только глобальные и страшные беды могут быть общими… Вот до чего я додумалась. Потому и птицы, наверное, по-настоящему нужны в час великих невзгод. Сейчас, в мирной Ликре, в тихом богатом пригороде, вдали от могучих потоков удачи на магистральных рельсах – что мне слушать? Может, я оттого и глуха, что не решила для себя этот вопрос? Что важно и первично: моя личная удача, везение для мамы Лены и отца, безопасность Евсея Оттовича, которого недавно пытались застрелить, или посторонние люди, для которых именно сейчас, может быть, рушится последняя в их жизни надежда… Вот хоть дети, записи о которых мы с папой расшифровывали так долго. Довели дело до конца, но так и не поняли, зачем их убивают. И почему каждый раз – близ магистральных рельсов. Какое-то дикое и бессмысленное зверство…
Я остановилась возле старой яблони, обняла шершавый ствол, много раз изогнутый, толстый, с крупным дуплом. Сёма нашел Екатерину Федоровну. Он спас ее так, как могла бы спасти я, птица. Он просто хороший человек: оказался рядом, увидел, понял и помог. Мне надо, пожалуй, гораздо меньше. Мне ведь не обязательно быть рядом. Кажется.
Я закрыла глаза и стала слушать, не прорвет ли тишину криком отчаяние. Чужое черное отчаяние. Похожее на то, которое едва не утащило меня на дно болота, когда маг сказал: «Твоя удача умерла»…
Под прикрытыми веками медленно и жутко копился мрак. Чье-то болото жаждало заполучить новую жертву. И знаете, оно было огромно. Гнилое болото, в его недрах ворочались голодные магические монстры. Далеко, не понять их и не рассмотреть. И не хочется! Даже отсюда страшно. До оцепенения страшно.
В следующее мгновение я различила ее – тонущую в болоте жертву. Вскрикнула и осела в снег. Холодно. Почему же быть рядом с удачей, тем более темной, так ужасающе холодно?
– Рена! Рена, пей. Давай, мелкими глоточками. Через «не могу», цеди и терпи.
Папин голос. Как же хорошо! Вот кто умеет меня вытаскивать из всякого болота, самого гнусного, даже чужого. Лежу я, оказывается, в своей комнате. Бледная Мари стоит рядом, держит кофейник, наполненный горячим вином с медом и травами. Жена Евсея Оттовича сидит на ковре и сосредоточенно растирает мне пальцы по восточному методу лечения. Марк Юнц тоже здесь. Устроился в изголовье, шепчет нечто магическое. Слов не разобрать, но тепло я ощущаю. Спокойное и надежное тепло непотревоженной удачи.
– Уже все в порядке, – тихонько соврала я. – Мама не знает?
– Не знает. Заснула, – подмигнул папа и помог мне сесть в кровати. – В первый раз за все время нашего знакомства я ее заколдовал. Проснется – обязательно излупит…
Я рассмеялась. Даже Марджана улыбнулась. Мари приняла пустую чашечку и налила новую порцию напитка. Меда было много, вина тоже, а корицу положили, наверное, всю, а заодно имбирь и гвоздику. Аж пот пробил! Вот теперь мне и правда стало гораздо лучше. Ректор Юнц заметил это, отобрал чашку и решительно указал присутствующим в комнате женщинам на дверь. Те вышли молча. Зато из стены выплыл старый Фредди и стал бродить кругами, настороженно озираясь и даже, кажется, принюхиваясь.
– Итак, птичка Береничка… – Ректор погладил меня по голове как маленькую, получилось совсем не обидно, тепло. – Давай начнем с того, что ты натворила. Молчи, я не предлагаю объяснять, я советую слушать. Ты знаешь, что такое цунами, ребенок?