Оправа для бездны - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Малицкий cтр.№ 38

Баль оглянулся. Насьта в облике Оры хмуро почесывал мочку уха. Кессаа сидела, закрыв глаза, и как будто прислушивалась к чему-то. О днище ладьи терлась Ласка.

Костер ниже скрытого золотыми стволами каменного дома прогорел еще до полудня. По склону спустился дед Анхель, но к кострищу не приблизился – только обошел дом, вскарабкался к двери, с удовлетворением подергал тяжелый замок и засеменил в обратный путь.

Кузнец Уска поставил посредине кухни глиняный таз, расстелил рядом тростниковый коврик, опустился на колени и, бормоча реминьские присказки, поочередно омыл руки и лицо. Затем поднялся, повязал голову белой тканью, покрытой округлой реминьской вязью, и начал закладывать в низкую печь древесный уголь и самородное железо.

Ора присела рядом с матерью Насьты, взяла в руки камень и принялась шелушить орехи. Несколько раз гримаса исказила ее лицо, затем пальцы приноровились, и дело пошло быстрее. Коричневые скорлупки падали в корзину, желтые ядрышки ссыпались в горшок. Реминька сначала посматривала на дучку с ревностью, затем успокоилась и негромко, почти шепотом, запела какую-то тягучую песню.

В полдень на покрытую ярко-красной ягодой поляну, которую всего лишь две недели назад пересек разъяренный юррг, вышла женщина. Одежда ее была проста, за плечами висел тощий мешок, из-под него торчали рукояти двух мечей, но затруднительно было представить, как бы она смогла ими воспользоваться. Широкой лентой через плечо к груди был прикреплен сверток, из которого доносилось детское лопотание. Женщина улыбнулась, смахнула со лба пот, пересекла поляну и остановилась у линии, невидимо пересекающей траву. Вздохнув, она присмотрелась к силуэту могучего дерева и замахала рукой:

– Ситка! Открывай заслон! Или не узнал? Выходи, от меня не спрячешься!

Тяжелая ветвь дуба неожиданно шевельнулась, и почти над головой женщины появилась нахмуренная физиономия.

– Подожди! Айра? Где ты пропадала?

– Отчета требуешь? – усмехнулась колдунья. – Сам-то давно воином стал? Когда я уходила, еще по деревьям лазил! Анхель жив еще?

– Жив! Что ему сделается?

– Открывай проход да беги к нему. Сообщи, что война началась. Хенны перешли Лемегу. Два месяца уже почти как.

…Мерзость захватила земли от восхода Аилле до заката. Ужас гнал из дома и малого, и большого, но редко кто решался бежать, потому как все, что было плохо у дома и в нем самом, за околицей было плохо стократ…

Хроники рода Дари, записанные Мариком, сыном Лиди

Айра лежала на узком парапете и едва сдерживалась, чтобы не зарычать от отчаяния: только что путь к бегству казался открытым, и вот она вновь в ловушке. Одно лишь оставляло надежду – ее возможный преследователь, скорее всего, еще не догадался, что за дичь зацепили его силки и уж тем более – где она затаилась. Может быть, шальная птица залетела в окна храма или бездомная собака забрела в открытые настежь ворота? Хотя ни единого зверя или птицы, кроме лошадей в упряжи, Айра не встретила на улицах чужого города или в небе над ним. Так что некому теребить колдовские ловушки, кроме обезумевшего от собственной наглости воришки. Впрочем, не рыночной ли воровкой и была она сама несколько лет назад? Так ведь никогда не хваталась за чужое добро, если чувствовала ворожбу на нем. Как же теперь оплошала? Не потому ли, что не за чужим пришла, а за собственным, пусть даже и вернуть его не смогла? Что же теперь делать? Замереть в неподвижности или теребить паутину, чтобы выманить из темного угла ее плетельщика? Вот они, невидимые нити, свисающие с высоты: тронь любую – и дорожка к смертному столбу открыта. И пролегать эта дорожка будет через пыточную, чего уж гадать. Знал ли об этом отец, когда предупреждал ее? Точно знал. И не предупреждал он ее, а остерегал, потому как успел изучить собственную дочь и понимал: не отступит она никогда и ни за что. Или на это как раз и рассчитывал?

Айра, успокаивая дыхание, закрыла глаза. Все равно почти кромешная тьма стояла вокруг. Теперь главным было – переждать, а для этого лучше всего пересыпать в памяти все произошедшее в последние дни, а то и недели, потому как гадай не гадай, а разгадка всего – в них. Не верил случайностям Яриг, значит, и она не должна верить, если собирается выпутаться из сплетенной чужим колдовством сети. Как же все это началось?

Словно в последний путь собирался отец в первый осенний месяц. Торопливым стал, задумчивым, сгорбился, будто тяжкий груз на плечи принял. С тысячью дел разобраться пытался, точно кудель времени распутать задумал, узлы развязать, оборванные концы стянуть накрепко. Куда только его степенность и обстоятельность девались? Впрочем, не то странным казалось, что спешил Яриг, хотя едва не спотыкался от усердия, – вся Дешта сквозь внешний испуг и оцепенение который год гудела, как разоренный улей; другое удивляло: неужели помирать собрался – уж больно старательно дорожку заметал за собой? Годов отца Айра не знала и спрашивать о них не решалась, но рановато было в прошлом скирскому, а ныне дештскому трактирщику в старики записываться. Или тайная болезнь его угнетала? Так ни отзвука не проявлялось, ни намека на недуг! Да и не походил отец на больного! О том покрепче задуматься стоило, да времени на раздумья не удавалось выкроить. Почти каждая Яригова забота Айру тем или иным концом цепляла: этого гостя запомни, этому сама покажись, об этом нужные слова выучи, то сочти, это додумай. Не во всякую ночь удавалось уснуть. В хлопотах она порой забывать стала, что уж два с половиной года минуло, как рассеялась пелена, да иной мрак сгустился, и над Дештой властвует не конг всесильного Скира, а наместник правителя Суррары Заха. Что стоят на воротах города не широкоплечие нагловатые сайды, а низкорослые риссы с пустыми лицами, с блестящими метками на лбах. Что предчувствие ужаса поселилось на древних улицах, что заполонили город испуганные беженцы с запада, чьи королевства поглотили орды хеннов, которые встали за полноводной Лемегой и неизвестно чего ждут: то ли к новым властителям Дешты приглядываются, то ли силу кровавую множат, то ли к оживающим мертвецам, тысячами входящим в быстрые воды, привыкают…

Так весь месяц красень минул, а как моросень начался, Яриг вдруг словно стылыми дождями охладился. Остановился, замер, задумался, гостей зазывать перестал. В пару дней все заботы на приказчиков скинул. Айра только-только отоспаться успела, когда ранним утром растолкал ее отец, без лишних слов усадил на подводу и самолично погнал крепкую лошаденку сквозь промозглое марево на юг: мимо отравленного нечистью храма Сето, через покинутые лесным народом бальские чащи прямо в неведомую Суррару. И потянулся долгий путь, словно путаная рыбацкая бечева с камнями и тиной из пучины, и не через годы на куски распадаться начал, а тут же, по прошествии: будто несла жизнь Айру не по равнинной реке, а по горной – от порога к порогу.

Вот замер недвижимо, почти умер бальский лес. На долгие дни пути раскинулся, а словно одним днем мимо глаз пролетел. Тенью промчался, как те редкие, не порубленные дозорами мертвецы, что брели по лесной дороге жалкому обозу навстречу. Вот и думай: то ли лес мертвечиной пропах, то ли это безглазые древесным гнильем смердят да суставами скрипят, как сухостоем. Если и не умер лес, так точно в забытье неслышное канул. Даже шелест опадающей листвы его натужным казался, когда не по-осеннему робкий ветер проносился тропами да просветами, шевелил верхушки лесных великанов. Птицы примолкли. Зверье попряталось. А на южном избытке некогда заповедных чащ покосились, просели на заросшем сосняком косогоре у начала кочковатой равнины сторожевые башни, словно только сила сгинувших бальских колдунов служила им опорой. Мокли покинутые укрепления под мелким дождем, никого не защищая, никого не останавливая.