Между тем в дом толпой валили женщины: некоторые хотели
узнать свою судьбу, другие желали в спокойной обстановке погрузиться в
редчайший по гнусности разгул. Благодаря принимаемым нами мерам мы могли
предоставить ненасытным нашим посетительницам любое количество мальчиков и
девочек и Гарантировали абсолютную тайну. Мы оказывали услуги молодым парочкам,
которым чинили препятствия родители и которые приходили искать у нас приют. В
наших скупо освещенных будуарах заключались временные союзы на одну ночь, когда
мужчины не видели лиц женщин, с которыми развлекались: отцам мы подкладывали их
дочерей, братьям — сестер, священникам — их прихожанок.
Однажды ко мне пришли две женщины двадцати и двадцати пяти
лет, обе очаровательные в высшей степени и обе, воспылав ко мне страстью,
просили меня внести в их игры порядок и участвовать в них. После ужина мы легли
в постель; их мания заключалась в том, что они сосали мне язык и вагину. Они
сменяли друг друга в таком стремительном темпе, что я не успевала сообразить,
которая из них минуту назад целовала меня в рот, а которая ласкала влагалище. В
продолжение этой сладострастной карусели я непрестанно ласкала их обеими
руками, иногда брала искусственный орган и по очереди прочищала им оба
отверстия, и скажу откровенно, что я не встречала женщин, более похотливых,
нежели эта парочка. Трудно представить себе, какие они придумывали трюки, какие
неслыханные вещи говорили во время этих бешеных утех. Я помню, как одна из них
настолько потеряла рассудок, что порывалась бежать и отдаться больным
сифилисом, которые содержались в госпитале неподалеку от моего дома.
Может быть, читатели смогут объяснить мне, что происходит в
голове представительниц моего пола, а мне это не под силу. Я могу только
добавить, что Природа бесконечно благосклоннее относится к лесбиянкам, нежели
ко всем прочим женщинам; одаряя их более богатым, более гибким воображением,
она дает им безграничные средства испытывать наслаждение
[122]
.
Еще одним запомнившимся приключением была прогулка, которую
я совершила в компании четверых венецианок.
Они дождались ветреного дня и посадили меня в гондолу, когда
в небе сверкали молнии. Пока мы отплыли на некоторое расстояние в открытое
море, разразился настоящий шторм и загрохотал гром.
— Вот теперь, — заявили мои шаловливые
спутницы, — будем ласкать друг друга и бурными извержениями покажем наше
презрение к ярости моря.
В следующий момент они прыгнули на меня как четверка
обезумевших Мессалин. Разумеется, я достойно ответила на их ласки; возбужденная
таким проявлением чувств, я присоединилась к их хору, поносившему последними
словами химеричного Бога, который, как говорят, порождает их. Между тем гремел
гром, все небо полосовали молнии; гондола наша болталась, как щепка, на ревущих
волнах, а мы богохульствовали, мы извергались и бросали вызов Природе, которая
взъярилась на все сущее и благословляла только наши удовольствия.
Одна очень хорошенькая женщина пригласила меня на обед в
свой дворец. Мне пришлось на ее глазах возбуждать ее пятнадцатилетнего сынка,
после чего в его присутствии мы ласкали друг друга. Потом она позвала дочь,
которая была на год младше брата, и велела мне возбуждать девочку, пока сын
содомировал свою мать. Затем она держала дочь, подставив ее зад содомистскому
натиску сына; в продолжение этой процедуры я облизывала девочке вагину, а мать
языком ласкала анус содомита. Пожалуй, никогда прежде я не встречалась с более
хладнокровной и умной развратницей. Узнав о том, что мы торгуем ядами, она
попросила доставить ей целый набор наших снадобий. Я поинтересовалась, уж не
собирается ли она угостить ими очаровательные создания, которыми мы только что
наслаждались.
— А почему бы и нет? — ответила она. — Если я
бросаюсь в море порока, меня ничто не может остановить.
— Вы — прелесть, — заметила я, целуя ее в
губы, — ведь в таких случаях чем больше запретов мы попираем, тем сильнее
извергается наше семя.
— Значит мое извержение будет неистовым, —
улыбнулась она, — ибо преграды и запреты мне неведомы.
Шесть месяцев спустя она осталась без мужа, без родителей и
без детей.
Как-то раз за мной послал член Совета Десяти Венецианской
республики, которому потребовалась женщина обслуживать его сына в то время,
пока он его содомировал.
Другой вельможа, также заседавший в этом высоком Совете,
потребовал, чтобы я забавлялась с его сестрой, перезрелой и уродливой самкой;
сам он содомировал ее, потом совершил содомию со мной, и в завершение я
получила сотню ударов бичом от его сестры.
Короче говоря, не существует на свете таких сладострастных и
мерзких способов удовлетворить похоть, которыми бы мы с Дюран не предавались с
рассвета до ночи; не проходило и дня без того, чтобы наш промысел —
проституция, сводничество, предсказания судьбы и отравления — не приносили нам
тысячу цехинов, а то и того больше.
Нас уважали, нами восхищались, нашего общества искали самые
благородные распутники мужского и женского пола города Венеции, и мы, без
всякого преувеличения, вели самую блаженную и самую роскошную и беззаботную
жизнь, когда ужасный поворот судьбы разлучил нас и лишил меня любезной моей
Дюран, и за один день я потеряла все свое состояние, которое привезла в
Венецию, и все, что заработала там.
Наказанием, обрушившимся на Дюран, судьба выразила свою
нетерпимость к той же самой слабости, за которую я заплатила сполна много лет
тому назад. Как вы помните, моя ошибка, повлекшая за собой вынужденный отъезд
из Парижа, заключалась в том, что я проявила нерешительность и не довела свое
злодейство до высшей степени. Такая же участь постигла мою подругу, и столь
жестокие уроки лишний раз доказывают, что если вы ступили на путь порока,
опаснее всего — бросить взгляд в сторону отвергнутой добродетели или обнаружить
недостаток твердости, необходимой для того, чтобы перейти последние рубежи;
дело в том, что Дюран не хватило не воли, а храбрости, и если несчастная
потерпела поражение, причиной тому стал не недостаток амбиции, а элементарная
трусость.
Однажды утром Дюран вызвали трое верховных инквизиторов
Республики и, взяв с нее обещание хранить тайну, сообщили ей, что им нужна
помощь в уничтожении очень многочисленной партии, образовавшейся в городе.
— К сожалению, дела зашли так далеко, — сказали
ей, — что о законных средствах говорить не приходится, яд — единственное,
что нам осталось применить. Как вам известно, вы три года пользовались нашей
снисходительностью, мы позволяли вам в мире и спокойствии наслаждаться плодами
своих преступлений, и сегодня в знак благодарности вы должны помочь нам
наказать наших противников самым жестоким образом. Сумеете ли вы распространить
чуму в городе и в то же время уберечь от нее лиц, которых мы вам укажем?