Почему же так много людей несокрушимо верят в духовную
субстанцию? Я могу дать только одно объяснение: из-за полной своей
неспособности вразумительно определить ее. Пренебрежение наших теологов к плоти
происходит только от того факта, что близкое знакомство воспитывает презрение.
Когда нам говорят, что душа выше тела, это значит лишь то, что неведомое
обыкновенно считается деликатнее и благороднее, чем предмет, о котором есть
хоть какое-то, пусть и поверхностное представление.
Они неустанно забивают нам головы бесполезными догмами о
загробной жизни; они заявляют, что даже если все это — величайшая выдумка, она
все равно благотворна, ибо помогает предостерегать людей и направлять их на
путь добродетели. Тогда мне очень интересно знать, делает ли эта догма людей
лучше и добродетельнее. И я осмелюсь утверждать, что напротив, она лишь делает
их грязными, лицемерными, злыми, подавленными, сварливыми, и ты всегда найдешь
больше добродетелей и благонравия среди тех людей, которые не обременены этими
идеями, чем у тех, что служат опорой религии. Если бы люди, призванные учить и
наставлять других, сами были мудры и добродетельны, тогда мы имели бы идеальное
правление, но негодяи, шарлатаны, отъявленные головорезы или подлые трусы,
каковыми и являются законодатели, решили, что лучше напичкать мозги нации
детскими сказками на ночь, нежели говорить правду, развивать образование среди
населения, вдохновлять людей на добро, пользуясь понятными и рациональными
мотивами, — одним словом, управлять разумным образом.
Я не сомневаюсь, что у священников есть свои причины
придумывать и рассказывать нелепые сказки о бессмертии души: разве могли бы они
без этого отобрать хоть одно су у умирающего? Конечно, эти отвратительные догмы
о Боге и душе, которые переживут нас с тобой, бесполезны для человечества, но
надо признать, что они нужны тем, кто отравляет общественное сознание
[19]
.
— Однако, — возразила я, — разве догма о
бессмертии души не утешает бедных и несчастных? Пусть это иллюзия, но разве она
не успокаивает и не радует? Разве не благо, если человек поверит в то, что он
переживет и себя и свои скорби и когда-нибудь в небесах вкусит блаженство,
которое заказано ему в этом мире?
— Честно говоря, — отвечала Дельбена, — я не
думаю, что желание утешить кучку болванов и неудачников может оправдать
поголовное отравление мозгов миллионов уважаемых людей; помимо того, разве
можно искажать истину ради чьего-то блага или желания? Так будь мужественна и
смирись с судьбой, которая предписывает, что ты, вместе со всеми остальными,
будешь брошена обратно в тигель Природы и вскоре возродишься снова в какой-то
иной форме, ибо ничто не исчезает бесследно во чреве этой матери человечества.
Составляющие нас элементы вначале разлагаются, затем соединяются заново уже
по-другому, в иных сочетаниях, как тот вечнозеленый лавр, что растет на могиле
Вергилия. И теперь я спрошу вас, тупых верующих, разве эта разумнейшая
трансмиграция хуже вашей альтернативы рая или ада. Нас всех вдохновляет мысль о
рае, но мало кто думает с восторгом об аде, между тем идиоты-христиане твердят,
что для спасения требуется милость, которую Бог обещал немногим! Очень
утешительная мысль! Кто из вас но предпочел бы исчезнуть без следа, чем вечно
гореть в огне? Кто тогда осмелится спорить, что освобождение от этого страха Б
тысячу раз гуманнее, чем томительное ожидание милостей от Бога, раздающего их
только небольшой кучке своих закадычных приятелей и обрекающего всех прочих на
вечные муки! Только фанатизм или безумие могут заставить отвергнуть ясную и
надежную перспективу и броситься в объятия другой, где царит неуверенность,
доходящая до отчаяния.
— А что же будет со мной? — спросила я, — Я
так боюсь, этой темноты, меня страшит это вечное небытие.
— Скажи мне, пожалуйста, кем ты была до рождения? —
усмехнулась моя блестящая собеседница. — Кусочком неорганизованной материи
без всякой определенной формы или, в крайнем случае, лишенным той формы,
которую ты могла бы запомнить. Так вот, ты снова обратишься в те же самые или
подобные им кусочки материи, ты станешь сырьем, из которого выйдут новые
существа, и это произойдет самым естественным образом. Тебе будет приятно? Нет.
Может быть, ты будешь страдать? Тоже нет. Чем является человек, который
жертвует всеми своими удовольствиями в обмен на уверенность в том, что никогда
не будешь испытывать боли? Чем был бы человек, если бы отказался от такой
сделки? Инертной бесчувственной массой. А чем он станет после смерти? Той же
самой массой. Тогда что толку дрожать от страха, если закон Природы недвусмысленно
обрекает тебя на то самое состояние, которое ты бы с восторгом приняла, если бы
имела возможность выбирать? Скажи, Жюльетта, разве ты существовала до начала
века? Нет, и факт этот не приводит тебя в отчаяние. Может быть, есть более
веская причина сокрушаться о том, что ты перестанешь существовать до скончания
века? О, ля, ля! Успокойся, голубка моя: смерть страшит только наше
воображение, создавшее проклятую догму о загробной жизни.
Душа, или, если хочешь, активный принцип, который оживляет,
формирует нас и движет нами, есть не что иное, как облагороженная до некоторой
степени материя, и в результате этого она приобретает свойства, которые
приводят нас в изумление. Разумеется, не всякая часть этой материи способна на
такое превращение, но за счет сочетания с другими частями, образующими наше
тело, материя достигает столь высокой степени развития; это можно сравнить с
искрой, которая становится пламенем, когда попадает в маслянистые или другие
горючие материалы. В конце концов, душу можно рассматривать двояким образом:
как активный принцип и как принцип мыслящий, и в том и в другом случае можно
доказать ее материальность при помощи двух неопровержимых силлогизмов. Первый:
активный принцип предполагает деление, так как сердце после умирания тела
довольно долгое время продолжает работать, продолжает биться, то есть
материально то. что способно к делению. Душа, рассматриваемая как активный
принцип, делима и, следовательно, материальна. Второй: все, что подвержено
структурному разложению, материально, я то, что духовно, разлагаться не может:
состояние души связано с телом, душа слаба в юном теле и дряхлеет в старом,
словом, испытывает телесное воздействие, однако все, что структурно
разлагается, является материальным: душа увядает, значит, и она материальна.
Пора сказать прямо и честно, что нет ничего чудесного в
феномене мысли, по крайней мере нет ничего, что доказывало бы отличие этого
феномена от материи, ничего, что указывало бы на неспособность этой материи,
облагороженной или организованной каким-то образом, порождать мысль, и вот это
понять несравненно легче, чем понять существование Бога. Если бы эта
возвышенная душа на самом деле была делом рук Божьих, почему тогда она
участвует1 во всех изменениях и случайностях, которым подвергается тело? На мой
взгляд, будь она божественным творением, душа была бы совершенной, а
совершенство состоит не в том, чтобы претерпевать изменение вместе с такой
низменной материальной субстанцией как человеческое тело. Если бы она была
творением Бога, она бы не ощущала телесного разложения и не была бы его
жертвой; если бы душа обладала божественным совершенством, ей не нужно было бы
стремиться к этому — она формировалась бы с самого начала, вместе с зародышем,
и Цицерон написал бы свои «Tuskulanae disputationes»,
[20]
а
Вольтер свою «Альзиру» еще в колыбели. Однако это не так и быть так не может,
потому что душа созревает шаг за шагом по мере развития тела, потом, вместе с
ним, деградирует, следовательно, душа состоит из частей материального порядка.
Я ясно выражаюсь? Ну так вот, теперь тебе придется признать абсолютную невозможность
существования души без тела, а последнего — без души.