— Сударь, у меня есть сестра, и она, по всей
вероятности, переживает немыслимые трудности из-за предрассудков, от которых я,
слава Богу, избавилась в раннем возрасте. Она тоже ваша дочь?
— Жюстина?
— Да.
— Она — моя дочь. Женщина, родившая вас обеих, любила
меня, любовь наша продолжалась несмотря на все препятствия; только я дал ей
счастье материнства.
— Великий Боже! — вскричала изумленная
Жюстина. — Мой отец жив, а я ничего не знала о нем! О, Господи, сделай
так, чтобы мы встретились, чтобы я утешила его в несчастье; я поделилась бы с
ним тем немногим, что у меня есть, и моя преданность вознаградила бы его за тот
грубый прием, который ты, очевидно, ему оказала, сестрица.
— Слушай, девочка, — недовольно заметил маркиз,
уже уставший от Жюстины, с которой провел предыдущую ночь, — если тебе
оказали честь и пригласили сюда, избавь нас от своих причитаний. А вас прошу
продолжать, мадам.
— Вы достаточно знаете меня, друзья; и должны понять,
что эта встреча была мне очень неприятна, потому что мало найдется сердец,
которым была бы столь чужда благодарность и дочерние чувства, как моему сердцу;
я не пролила ни одной слезинки, потеряв человека, которого всегда считала своим
отцом, и естественно меня ничуть не тронули жалобы этого второго, которого злая
судьба подсунула мне. Вряд ли стоит напоминать вам, что раздавать милостыню не
в моих правилах: я всегда считала милосердие наихудшим применением деньгам, и
этот нахальный проситель мог сколько угодно рассказывать о том, что он мой
отец, факт оставался фактом — чтобы помочь ему, мне пришлось бы расстаться с
частичкой своих богатств или же замолвить за него словечко перед министром,
который был так же суров и непреклонен в такого рода вещах, как и я сама, и
вряд ли отнесся бы благосклонно к моему ходатайству. Разумеется, этот
незнакомец был моим отцом — сомнений в этом не оставалось, доказательства были
налицо, но в душе я не ощущала никаких намеков на сей счет, внушенных мне
Природой. И я с абсолютным безразличием смотрела на стоявшего передо мной
человека. Молчание продолжалось несколько минут.
— Сударь, — сказала я наконец, — все, что вы
рассказываете, может быть, и правда, однако я не вижу никаких причин, почему
должна выслушивать вашу историю. У меня есть твердые принципы, сударь, которые,
к вашему сожалению, совершенно несовместимы с благотворительной деятельностью,
на какую вы, видимо, рассчитываете. Что же до документов, подтверждающих наше
родство, вы можете забрать их, и позвольте мне добавить, что они меня совсем не
интересуют; мне безразлично, как вы понимаете, есть у меня отец или его не
существует. И вот вам мой совет: избавьте, и как можно скорее, меня от вашего
присутствия, в противном случае вам придется покинуть этот дом через окно.
С этими словами я поднялась с намерением вызвать слуг, но
Берноль бросился вперед и остановил мою руку, взявшуюся за шнурок звонка.
— Неблагодарное отродье! — закричал он. —
Зачем наказывать меня за тот давний мой грех, из-за которого я пролил уже
столько слез? Увы, ты — незаконнорожденная, но разве из-за этого в твоих жилах
не течет моя кровь? Разве не обязана ты помочь мне? Если Пр??рода забыла вложить
в твое сердце дочерние чувства, то, по крайней мере, должна же ты иметь
сострадание к нищете и отчаянию! — Он опустился передо мной на колени,
обхватил мои ноги, увлажнил их слезами. — Жюльетта, — снова заговорил
он, подняв ко мне страдальческое лицо, — ведь ты сказочно богата,
Жюльетта, а твой родной нищий отец просит у тебя только корочку хлеба! Вспомни
свою мать, дочка, и подумай, можешь ли ты отказать в такой малости человеку,
который любил ее? Единственному в мире мужчине, который любил ее — эту женщину,
носившую тебя девять месяцев в своем чреве! Помоги же страждущему, услышь его
мольбы, иначе Небо жестоко покарает тебя.
Конечно, речь его изобиловала трогательным пафосом, но есть
сердца, которые, вместо того, чтобы смягчиться, становятся еще тверже перед
людьми, взывающими к ним. Бывают такие деревья, которые делаются прочнее от
огня: казалось бы огонь должен пожрать их плоть, но не тут то было — они
обретают от него лишь дополнительную силу. Вот так, вместо того, чтобы
пробудить во мне сочувствие, причитания Берноля только сильнее разожгли мою
похотливую ярость, которую обычно порождает во мне отказ от добрых дел;
впрочем, ярость эта не сравнима с той, что бушует в нашем сердце, когда мы
активно творим зло. Вначале я смотрела на Берноля с ледяным безразличием, потом
мой взгляд смягчился и потеплел: в глазах у меня загорелся огонек предвкушения
приближавшегося удовольствия; в горле защипало, как всегда бывает, когда по жилам
пробегает ислорка порочного коварства при мысле о злодействе; брови мои сошлись
на переносице, дыхание участилось, в душе начала подниматься сладостная и
упоительная волна — прилив, предвещающий скорую бурю, влагалище затрепетало
словно перед оргазмом… Но я взяла себя в руки и решила играть роль до конца.
— Вам сказано, — грубо заявила я, с презрением
глядя на ничтожество, которое валялось у моих ног, — что мне наплевать,
кто вы такой, мне всегда будет на это наплевать, и вы ничего от меня не
получите. Повторяю еще раз, в последний раз: сейчас же убирайтесь, если не
хотите сгнить в тюрьме!
И тут он словно обезумел: выкрикивая то проклятия, то
мольбы, то грязные ругательства, то нежные слова, он бился лбом об пол, разбил
себе лицо, и комната забрызгалась его кровью… Это была моя кровь! Я смотрела на
нее и была счастлива. Счастье сдавливало мне горло. Через несколько минут я
позвонила.
— Вышвырните этого паяца из моего дома! —
приказала я слугам. — Но не забудьте узнать его адрес.
После того, как беднягу вывели, я была настолько возбуждена,
что пришлось немедленно прибегнуть к помощи служанок, которые два часа подряд
приводили меня в чувство. Как сильно действует мысль о злодействе на наши
сердца! Не зря в священной книге Природы записаны эти мудрые слова: все, что по
мнению толпы оскорбляет Природу, служит для человека источником наслаждения.
В тот день у меня обедали оба — Нуарсей и министр. Я
спросила первого, знаком ли он с человеком по имени Берноль, который
утверждает, что был любовником моей матери и является моим отцом.
— Да, — ответил Нуарсей, — я знал некоего
Берноля. Он вел какие-то финансовые дела с твоим отцом и потерял свое состояние
в то же самое время, когда я разорил твою семью. Если я не ошибаюсь, он
действительно был влюблен в твою мать; он очень горевал, когда она умерла, мне
даже припоминается, что именно благодаря ему я избежал виселицы… Так ты
говоришь, что этот субъект еще жив? Значит, самое время разделаться с ним.
— Мы сегодня же отправим его в Бастилию, —
предложил Сен-Фон. — Стоит Жюльетте сказать слово…
— Нет, — возразил Нуарсей, — спешить не
стоит: на мой взгляд здесь есть более интересные варианты. Я уже предвкушаю
волнующую сцену.