— С тех пор она произнесла хоть одно слово, хоть какой-то звук? Фыркнула, взвизгнула?
«Я не фырчу и не визжу! — мысленно кричу я, и так оглушительно, что тотчас начинает болеть голова. — Это скотина на ферме фыркает и визжит».
— Она застонала, когда я подняла ее из кресла в Рождество. Наверное, я зажала ей руку. Но это все. Больше она не издала ни звука.
Джулия смотрит на меня, моля, чтобы я поучаствовала в их занимательной беседе. Они говорят обо мне так, словно меня здесь нет, и от этого ощущение невидимости становится все более осязаемым.
— А как ваша мать двигается? Ее физическое состояние ухудшилось? Может, она хромает? Есть ли признаки паралича?
Джулия молчит, обдумывая вопрос. Мысленно я перебиваю ее, пытаюсь прошептать правильный ответ, но она меня не слышит. Я разочарованно поворачиваюсь к Рэдклиффу и выдаю беззвучную речь. Я сомневаюсь, что он мне поверит, впрочем, как и Джулия.
Начнем с того, доктор, что моя способность двигаться полностью сохранилась. Прошло несколько часов, прежде чем все началось; после визита к доктору Карлайлу я добралась до дома, и все было в порядке, пока… пока я не поняла, что происходит. Вот тогда-то мои суставы словно сковало, а сухожилия окаменели. Яд, который я с таким трудом сдерживала тридцать лет, разлился по телу. Добрался до самых укромных уголков. Через несколько дней он выжег мои глаза, пропитал сердце, и теперь оно едва бьется, высушил кожу. И каждый шаг терзает мои суставы, а когда ем, то будто глотаю колючки. Скажите, мистер Рэдклифф, что со мной такое?
— Так странно… Мама всегда была очень энергичной. Поразительно энергичной для своего возраста. Она правильно питается и много двигается, работает на ферме. Конечно, ее физическое состояние изменилось. Кардинально изменилось. Я не знаю, может ли она больше двигаться, чем двигается сейчас. Сомневаюсь. Вряд ли ей нравится, что я ее мою, вожу в туалет. Она бы сама это делала, если бы могла. Что бы ни произошло, но ее тело словно раздавлено.
И душа.
— Мистер Рэдклифф сказал, что МРТ назначили на понедельник. Неплохо, правда, мам? — Джулия везет меня домой. — Заедем к Надин, надо забрать Алекса и Флору. — Она обращается со мной так, как я когда-то обращалась с ней, — терпеливо, чутко. Готовая защитить от всего мира.
Я размышляю о предстоящей томографии. Врач объяснил, что меня засунут в трубу и прибор сделает снимки моего тела, просканирует мозг, внутренние органы, сосуды, чтобы убедиться, что нигде нет кровотечений. И когда аппарат примется зондировать магнитным полем те уголки моего тела, которые никто никогда не видел, меня унесет шум. А потом мистер Рэдклифф изучит результаты и решит, что со мной приключилось. Правда, они не знают, что никакое сканирование ничего не даст и даже самый точный портрет моего естества не отразит того, что внутри.
Флора и Алекс вылетают из дома Надин и проворно забираются в машину. От них пахнет лимонадом и приторными конфетами. Обычно я напоминаю Джулии, чтобы она попросила Надин не закармливать моих внуков этой дрянью. А Джулия отвечает мне сердитым взглядом, намекая, чтобы я не вмешивалась, и объясняет, почему Эду и Надин нравится баловать племянников. Я извиняюсь, и мы весело смеемся. Теперь все изменилось. По дороге в Нортмир Алекс забрасывает мать новостями о расследовании Эда. Мальчик в восторге от деятельности своего дядя.
— Мам, дядя Эд разрешил мне прийти в участок и взять интервью у полицейских, чтобы подготовить заметку в школьную газету.
Алекс сидит сзади, и мне его не видно, но уверена, он так и сияет от восторга, наверное, уже спешно придумывает вопросы. Алекс твердо решил стать полицейским, когда вырастет. Эда он боготворит не меньше отца. Жаль, что с нами нет Марри, он бы сейчас обнял Джулию, поддержал, когда она столкнется с неизбежным. Я уже не смогу ей помочь. Впереди — пропасть, и если она рухнет на дно, никто не услышит ее криков.
— Алекс, ты не надоел дяде своими вопросами? — спрашивает Джулия в своей обычной нервной манере. Она и машину также водит.
— Ну, мама! — стонет он. — Дядя Эд мне все-все разрешает. И вот увидишь, он обязательно найдет того, кто убил Грейс.
— Грейс не умерла, — возражает Джулия и, наехав на рытвину, резко дергает руль, выравнивая машину. — Просто она в плохом состоянии, и я очень надеюсь, что дядя Эд поймает мерзавца.
— Пусть дядя Эд поймает его, а не то этот убийца сделает то же самое с тобой, бабушкой или Флорой.
— Хватит, Алекс! — взрывается Джулия, словно визит в отделении неврологии вконец истощил ее нервную систему. — Дети, бегите в дом, а я помогу бабушке.
Она отстегивает ремень безопасности и ведет меня в дом, а у меня из головы не выходят слова Алекса. Как объяснить, что уже слишком поздно?
Марри
Бессмысленно скрывать, что я натворил. Да, мы могли погибнуть. Прожорливая плита, больше похожая на топку, не оставила в каюте ни глотка кислорода, и дети, с трудом подняв тяжелый деревянный люк, выбрались на палубу, чтобы вдохнуть морозный вечерний воздух. Их легкие жадно втягивали кислород, а я спасся лишь потому, что они оставили люк открытым.
— Марри, как ты мог?! Они чуть не задохнулись! Ты безответственный, эгоистичный, бесполезный и… — Огневой вал ее гнева растворялся в ледяном воздухе.
Она не зашла в каюту, откуда несло вонью спиртового завода и жаром перегретой плиты, которую я разжег, чтобы детям было тепло. Вот и все. Я боялся, что, вернувшись домой, они будут жаловаться, что я едва не заморозил их. Но я нагрузился виски и заснул сидя прямо на полу, уронив на грудь голову и зажав меж коленей пустую бутылку. В четверть двенадцатого Джулия, от которой несло доктором Добряком, наконец ретировалась, волоча озадаченных детей. Я слышал, как они рассказывают ей, что точно видели в освещенной луной воде трех гигантских щук. Я посмотрел на небо — крики Джулии еще звенели в вечернем воздухе — и увидел, как луна ускользает за облако. Может, дети придумали щуку, так же как я придумал, что смогу о них позаботиться?
На работу я сегодня все-таки явился, хотя в голове такое ощущение, будто она пережила столкновение с ядром, которым сносят здания. Меня так и так скоро уволят. Любой человек в подобной ситуации не стал бы утруждаться, а сидел бы себе дома — из гордости, от стыда или просто из-за похмелья. Но я в отчаянии. Я должен все исправить. Если я сохраню работу, то, возможно, сохраню и семью.
— Фрэнч! — рявкает Шейла Хэнли, моя начальница и вездесущий демон. — Вот. Это на сегодня. — Она бросает на стол стопку папок, и от шлепка по моему телу пробегают волны дрожи. Я морщусь. — И выпей кофе. Смотреть страшно. — Ее лицо разрезает дьявольская ухмылка. Она ерошит мне волосы. — Ты же знаешь, как я тебя люблю!
— И тебе доброе утро, Шейла. Как всегда, чудесно выглядишь.
Она качает головой, и я понимаю, что лесть мне не поможет. Залитые лаком волосы напоминают камень. Накрахмаленная хлопковая блузка расстегнута слишком низко для дамы под полтинник. Талия неестественно перетянута. Высоченные шпильки и неизменная багряная помада. Шейла Хэнли, старший компаньон фирмы «Редман, Хэнли и Брайт», следит за собой.