Гости так и покатились со смеху. Попугай же,
допив шампанское, влетел в клетку и сел на жердочку. Но через пару минут свалился
с нее, выставив вверх морщинистые лапки. Маруся зарыдала, решив, что птичка
скончалась. Однако уже через минуту стало ясно, что Коко спит мертвым сном. Он
издавал жуткие звуки. Ни до, ни после никто из нас не встречал больше храпящего
попугая.
К сожалению, Коко напивается каждый раз, когда
появляется такая возможность. Как всякому алкоголику, ему совершенно все равно,
что залить в глотку: коньяк, виски, вино или ликер. Мы сразу поняли, что
попугай умеет не только пить из бокалов, но и открывать бутылки. Он умудряется
длинным, острым клювом раскрошить пробку, потом сталкивает «Мартини» или
«Наполеон» со стола на пол. Сколько раз мы сердились, обнаружив в гостиной на
ковре липкие лужи спиртного! Наверное, до сих пор обвиняли бы друг друга в
неаккуратности, если бы накануне майских праздников Зайка не увидела, как Коко
«вскрывает» ликер. Теперь, если хотим чуть-чуть расслабиться, не выпускаем
попугая из клетки. К тому же несчастное пернатое после возлияний страдает от
похмелья и охает совершенно по-человечески. Жаль его ужасно, но пить рассол или
принимать «Алказельцер» дурацкая птица отказывается наотрез.
– Аркадий оставил открытый пузырек с
календулой в ванной, – орала Маня, – как будто неясно, что следует
убирать за собой.
Девочка слетела вниз, потрясая маленькой
бутылочкой, в которой совсем недавно хранилась сделанная на спирту настойка.
– Только не убивай брата, –
попросила я.
– Что толку ругаться с этим
неряхой! – рявкнула Маруся, обладательница самой захламленной комнаты в
доме.
Она швырнула пустой пузырек на стол и
спросила:
– Чай будешь?
– Только что попила, – ответила я,
влезая в куртку.
– Мусечка, – неожиданно заныла
дочь, – опять куда-то уезжаешь, а у меня отменили занятия в Ветеринарной
академии, думала вечерок посидеть с тобой дома.
И в самом деле большая редкость. У общительной
и любознательной Манюни после лицея, как правило, обширная программа. По
понедельникам, средам и пятницам – занятия в академии до десяти вечера, и домой
девочку привозит кто-нибудь из взрослых. Вторник и четверг – художественная
школа. Домой Маня заявляется около девяти вечера. В субботу и воскресенье –
дополнительные занятия английским языком и театральная студия. В промежутках
несчастный ребенок ухитряется делать уроки и играть с подружками. Их у нее
всего две, зато обе верные и любимые: Оля Чалова и Саша Хейфец. Иногда они
ночуют друг у друга и тогда не спят всю ночь, болтают и дерутся подушками.
Сегодня же в стройной системе бесконечной
учебы произошел сбой, и Манька маялась непривычным бездельем. Убедившись, что
дома я не останусь, Машка со вздохом сказала:
– Устрою день лени. Сначала залезу в
ванну, потом заползу в кровать с книжкой. Кажется, Зайка купила эклерчики с
заварным кремом.
При слове «эклерчики» Банди радостно поглядел
на нас и потрусил на кухню, Манька побежала за ним. Я вышла на улицу. Машка
вполне ответственная девица и может ездить по городу без сопровождения. Но
все-таки одолевает легкое беспокойство, когда девочки долго нет дома. Сегодня
же я уходила с абсолютно незамутненной душой, дочка у себя в спальне, лопает
пирожные, все в полном ажуре.
Благодушное настроение не покидало меня до
самого приезда в Большой Козловский переулок. Не вызвал раздражения даже
водитель такси, грязноватого вида старикашка, без конца твердивший, что «при
коммунистах жили лучше». Под его причитания машина въехала в узенький переулок.
– Дальше нет проезда, – заявил
шофер.
Дорогу загораживали две огромные пожарные
машины, по мостовой и тротуарам текли реки воды.
– Напьются, а потом пожар
устраивают, – ворчал таксист, засовывая в «бардачок» деньги.
Я выскочила из машины и угодила прямо в
огромную лужу. Кроссовки моментально захлебнулись холодной водой. Но мне было
не до этого. На месте окон Марининой квартиры зияли черные провалы. В воздухе
сильно пахло горелым, снег покрывали черные хлопья сажи. Кто-то схватил меня за
руку. Рядом стояла знакомая паспортистка.
– Благодарите Бога, что не купили эту
квартиру, – растерянно произнесла она, сжимая мою ладонь.
– Что случилось?
– Говорят, газ взорвался. Сначала мы
услышали сильный хлопок, и у половины подъезда стекла посыпались. Потом
вспыхнуло пламя.
– А хозяйка?
Паспортистка пожала плечами:
– Разве останешься живой в таком аду?
Я поглядела на выгоревшую квартиру, выбитые
стекла, кучи сажи, пепла и чего-то вонючего. Так вот о каком решении вопроса
говорил Кирилл! Впервые за все время после смерти Лариски мне стало страшно.
Даже жутко. Вначале расследование казалось детской игрой, этаким милым хобби.
Сейчас стало ясно, что я подобралась к безжалостному убийце, не стесняющемуся в
средствах для достижения цели. «Наплевать на все, – пронеслась в голове
здравая мысль, – не все ли равно, кто отравил Ларку? Уноси, Дашка, ноги,
пока жива». Но тут двери подъезда распахнулись, и благоразумие покинуло меня.
На пороге появились санитары. На носилках под
толстым одеялом лежала женщина с абсолютно черным лицом. Она была еще жива,
потому что врач держал над ней переносную капельницу. Из пластикового мешка по
прозрачной трубке текло что-то желтое. Расталкивая зевак, я бросилась к
медикам. Доктор мрачно бросил:
– Только «Дорожного патруля» не хватало.
– Я не журналистка, а родственница.
Врач отмахнулся:
– Не про вас речь.
Я оглянулась, за спиной маячили двое в синих
куртках с переносными камерами в руках. В этот момент Марина пошевелилась, я
наклонилась к ней, вернее, к тому, что от нее осталось. Женщина внезапно
открыла глаза. Пронзительно яркие на фоне черной кожи, они смотрели в упор, не
мигая, потом закрылись.
– Стервятники, – бормотал доктор,
уворачиваясь от корреспондентов.
Один из парней сунул под нос микрофон.
– Вы родственница?
– Без комментариев, – ответила я и
нырнула за носилками в «Скорую помощь».