— Боже мой, что ты говоришь, пан?!
— Чтоб мне с места не встать, коли я собственными глазами сто раз этого не видал да и других чудных ихних обычаев. Помню, так они на прусских хлебах разъелись, что потом не хотели домой ворочаться. Верно говорит пан Станкевич, солдаты из них никудышние. Пехота еще куда ни шло, но конница такая, что унеси ты мое горе! Ведь лошадей у них нет, и они не могут смолоду приучаться к верховой езде!
— Похоже, — вмешался в разговор Щит, — мы сперва не на них пойдем, а мстить за Вильно?
— Да. Я сам посоветовал это князю, когда он спросил, что я об этом думаю, — сказал Заглоба. — Но, покончив с одними врагами, мы тотчас двинемся на других. Эти ихние посланцы, верно, здорово там преют.
— Радушно их принимают, — заметил Заленский, — но только ничего они, бедняги, не добьются, и лучшее тому доказательство — приказы, отданные войскам.
— Боже, боже! — воскликнул Тварковский, россиенский судья. — Растет опасность, но и нас берет задор. С одним врагом имели дело и то чуть совсем не отчаялись, а теперь вот против двоих идем.
— Что ж, это часто бывает, — заметил Станкевич. — Бьют тебя, бьют, пока тебе невмоготу станет, смотришь, откуда и силы взялись и отвага. Сколько мы терпели, сколько перенесли?! Понадеялись на короля да на коронное ополчение, не полагались на собственные силы, а теперь вот: либо чужую голову добыть, либо свою отдать, либо обоих врагов бить, либо всем погибать безвозвратно!
— Бог нам поможет! Довольно уж медлить!
— На горло нам наступают!
— Мы им тоже наступим! Покажем коронным, какие у нас солдаты! Не бывать у нас Уйстю, как бог свят!
И чем больше выпивала шляхта чар, тем больше разгорячалась кровь и поднимался боевой дух. Так на краю пропасти спасение часто зависит от последнего усилия. Поняли это и толпы солдат, и та самая шляхта, которую совсем недавно Ян Казимир отчаянными универсалами звал в Гродно в ряды ополчения. Теперь все сердца, все умы были обращены на Радзивилла, все уста повторяли грозное имя, которому до недавних пор всегда сопутствовала победа. Только он мог собрать распыленные и пробудить дремлющие силы страны и возглавить войско, которое могло бы победоносно кончить обе войны.
После обеда к князю по очереди вызывали полковников: Мирского, поручика панцирной гетманской хоругви, а затем Станкевича, Ганхофа, Харлампа, Володыёвского и Соллогуба. Старые солдаты были удивлены, что их вызывают не всех вместе на совет, а по одиночке; но это было приятное удивление, ибо каждый уходил от князя с какой-нибудь наградой, с каким-нибудь вещественным знаком княжеской милости; взамен князь требовал только преданности и доверия, которые полковники и без того оказывали ему от всей души. Гетман все время спрашивал, не воротился ли Кмициц, и велел дать знать ему, когда хорунжий воротится.
Кмициц воротился поздно вечером, когда залы были уже освещены и гости начали собираться на пир. В арсенале, куда он зашел переодеться, он встретил Володыёвского и познакомился с остальными рыцарями.
— Я очень рад видеть тебя, пан Михал, и твоих знаменитых друзей, — сказал он, крепко пожимая маленькому рыцарю руку. — Все равно как родного брата увидел! Можешь мне верить, я не горазд притворяться. Правда, ты порядком изувечил мне башку, но потом поставил меня на ноги, чего я не забуду до гроба. При всех скажу: кабы не ты, сидеть бы мне сейчас за решеткой. Дай бог, чтоб такие люди множились, как голуби. Кто иначе думает, тот дурак, и пусть меня черт возьмет, коли я ему ушей не обрежу.
— Э, полно!
— Я за тебя в огонь и в воду, чтоб мне на месте умереть! Выходи, кто не верит!
Тут пан Анджей с вызывающим видом оглядел офицеров; но никто не возражал, ибо все любили и уважали пана Михала. Один только Заглоба сказал:
— Ну и бедовый же парень, черт побери! Вижу, крепко полюблю я тебя за пана Михала, ведь это у меня надо спрашивать, чего он стоит.
— Больше всех нас! — ответил Кмициц со свойственной ему горячностью. Он посмотрел на Скшетуских, на Заглобу и прибавил: — Прошу прощенья, я никого не хотел обидеть, я знаю, вы достойные люди и великие рыцари. Не прогневайтесь, я от души желаю заслужить вашу дружбу.
— Пустое! — промолвил Ян Скшетуский. — Что на уме, то на языке.
— Дай-ка я тебя поцелую! — сказал Заглоба.
— Мне не надо два раза повторять такие слова!
И они упали друг другу в объятия. После этого Кмициц крикнул:
— Не миновать нам выпить сегодня!
— Мне не надо два раза повторять такие слова! — как эхо откликнулся Заглоба.
— Убежим сегодня пораньше в арсенал, а об выпивке я позабочусь.
Пан Михал свирепо встопорщил усики.
«Не больно-то ты захочешь пораньше убегать, — подумал он про себя, глядя на Кмицица, — как дознаешься, кто нынче будет в княжеских покоях…»
Он открыл было рот, чтобы сказать Кмицицу о том, что в Кейданы приехал мечник россиенский с Оленькой, но что-то так ему стало тоскливо, что он переменил разговор.
— А где твоя хоругвь? — спросил он у Кмицица.
— Здесь. Готовенькая! Был у меня Гарасимович, приказ принес от князя, чтобы в полночь люди были на конях. Спрашивал я у него: все ли двинемся в поход; говорит — нет! Не пойму, что бы это могло значить. Одни офицеры получили такой же приказ, другие — нет. Но иноземная пехота вся получила.
— Может, часть войска пойдет сегодня в ночь, а часть завтра, — сказал Ян Скшетуский.
— Так или иначе, я здесь с вами выпью, а хоругвь пусть себе отправляется. Я ее потом за какой-нибудь час догоню.
В эту минуту вбежал Гарасимович.
— Ясновельможный хорунжий оршанский! — крикнул он, кланяясь в дверях.
— В чем дело? Пожар, что ли? Здесь я! — ответил Кмициц.
— К князю! К князю!
— Сию минуту, вот только оденусь. Эй, парень! Кунтуш и пояс, не то голову оторву!
Слуга вмиг подал и всю остальную одежду, и через несколько минут Кмициц, разодетый, как на свадьбу, отправился к князю. Так хорош был молодой рыцарь, что все кругом озарял своею красотой. Жупан серебряной парчи, затканной звездами, от которых блеск шел на всю фигуру, был застегнут у шеи крупным сапфиром. На жупан накинул Кмициц кунтуш голубого бархата и повязал его белым драгоценным поясом, который был так тонок, что его можно было продернуть сквозь перстень. Сабля, отливавшая серебром, вся усеянная сапфирами, висела сбоку на шелковой перевязи, а за пояс заткнул рыцарь и знак отличия, ротмистровский свой буздыган. Удивительно, как красил его этот наряд, и трудно было, пожалуй, сыскать рыцаря краше во всей огромной толпе их, собравшейся в Кейданах.
Вздохнул пан Михал, глядя на него, а когда Кмициц исчез за дверью арсенала, сказал Заглобе: