И он снова умолк.
— Я расскажу королю, — повторил он, положив Збышку руку на плечо, — в нем давно кипит гнев, и будь уверен, что виновникам твоего несчастья не миновать жестокой кары.
— Их никого уж нет в живых, — сказал Збышко.
Повала поглядел на него с горячей приязнью.
— Так вот ты какой! Видно, никому не прощаешь. Одному только Лихтенштейну еще не отплатил; но я знаю, что ты не мог этого сделать. Мы в Кракове тоже дали обет биться с ним, да, верно, придется ждать войны, если б только бог послал ее! Ведь Лихтенштейн без дозволения магистра не может драться, а магистр, доверяя его уму, все посылает его с поручениями к разным дворам и вряд ли позволит ему выйти на поединок.
— Сначала я должен выкупить дядю.
— Да… а впрочем, я спрашивал про Лихтенштейна. Здесь его нет, не будет и в Раценже, магистр послал его к английскому королю за лучниками. А о дяде не беспокойся. Стоит королю или здешней княгине слово сказать, и магистр никаких плутней с выкупом не допустит.
— Тем более что у меня в неволе рыцарь де Лорш; он человек богатый и знатный и в почете у них. Рыцарь де Лорш за честь почтет прийти к вам с поклоном и свести с вами знакомство; никто не преклоняется так перед славными рыцарями, как он.
С этими словами он сделал знак господину де Лоршу, стоявшему неподалеку, и тот, еще раньше узнав, с кем беседует Збышко, поспешил к нему, горя желанием познакомиться с таким славным рыцарем, как Повала.
Когда Збышко представил его Повале, изысканный гельдернский рыцарь отвесил изящный поклон и сказал:
— Пожать вашу руку — великая честь, но еще большая — сразиться с вами на ристалище или в битве.
Могучий рыцарь из Тачева, который по сравнению с маленьким и щуплым господином де Лоршем казался просто горой, с улыбкой ответил:
— А я рад, что мы встретимся с вами только за полными чарами, и дай бог нам никогда иначе не встречаться.
После минутного колебания де Лорш с некоторой робостью сказал:
— Если бы, однако, благородный рыцарь, вы пожелали утверждать, что панна Агнешка из Длуголяса — не самая прекрасная и добродетельная дама на свете… для меня было бы большой честью… не согласиться с вами и…
Он прервал свою речь и бросил на Повалу почтительный, даже восхищенный, но в то же время пристальный и настороженный взгляд.
Но то ли потому, что Повала мог раздавить его, как орех, двумя пальцами, то ли потому, что он был человек необыкновенно добродушный и веселый, только он громко рассмеялся и сказал:
— Ба, в свое время я избрал дамой сердца герцогиню Бургундскую, которая была тогда лет на десять старше меня, и если вы, рыцарь, желаете утверждать, что моя герцогиня не старше вашей панны Агнешки, что ж, нам надо сейчас же садиться на конь…
Де Лорш, услышав эти слова, воззрился в изумлении на пана из Тачева, затем лицо его затряслось от смеха, и он разразился неудержимым хохотом.
А Повала наклонился, обхватил рукой де Лорша, поднял его и стал раскачивать в воздухе с такой легкостью, словно тот был младенцем.
— «Pax! Pax!» — как говорит епископ Кропило… Вы пришлись мне по сердцу, рыцарь, и, ради бога, не надо драться из-за всяких дам.
Затем он сжал его в объятиях и поставил на землю, так как в это время у ворот внезапно загремели трубы и появился князь Земовит плоцкий с супругой.
— Князь и княгиня прибывают раньше короля и князя Януша, — сказал Повала Збышку. — Хоть пир и у старосты, но в Плоцке-то они хозяева. Пойдем со мной к княгине, ты знаешь ее еще по Кракову, она ходатайствовала тогда за тебя перед королем.
И, взяв Збышка за руку, он повел его через двор. За князем и княгиней следовали придворные дамы и кавалеры; все они были так разодеты по случаю присутствия короля, что, казалось, весь двор покрылся цветами. Идя с Повалой, Збышко издали приглядывался, не встретится ли знакомое лицо, и вдруг замер в изумлении.
Позади княгини он и впрямь увидел знакомую фигуру и знакомое, но такое серьезное, такое прекрасное и такое благородное лицо, что молодой рыцарь подумал сперва, не обманывает ли его зрение.
«Ягенка это или, быть может, дочь князя плоцкого?»
Но это была Ягенка из Згожелиц; когда глаза их встретились, она улыбнулась ему дружеской и сочувственной улыбкой и потупилась; побледнев, стояла она с золотой повязкой на темных волосах, в ослепительном сиянии своей красоты — высокая, печальная и прекрасная, словно княжна или подлинная королевна.
XXXI
Збышко преклонил колена перед княгиней плоцкой и предложил ей свою верную службу; но княгиня, которая давно его не видела, в первую минуту не признала молодого рыцаря. Только когда Збышко назвался, она сказала ему:
— Ах, вот что! А я думала, это кто-нибудь из свиты короля. Збышко из Богданца! Как же, как же! У нас гостил ваш дядя, старый рыцарь из Богданца; помню, мы с дамами ручьи слез лили, когда он рассказывал нам о вас. Нашли ли вы свою жену? Где она сейчас?
— Она умерла, милостивейшая пани…
— Господи Иисусе! Нет, нет, не говорите, я не могу сдержаться от слез. Одно утешение, что она, наверно, на небесах, а вы еще так молоды. Всемогущий боже! Женщина — такое слабое существо. Но на небесах нас ждет за все награда, и вы ее там найдете. А старый рыцарь из Богданца с вами?
— Нет, он в неволе у крестоносцев, и я еду к ним, чтобы выкупить его.
— Так и ему не повезло. А он показался мне человеком ловким и бывалым. Когда выкупите его, заезжайте к нам. Мы примем вас с радостью: сказать по правде, он ума палата, а вы уж очень хороши собою.
— Мы так и сделаем, милостивейшая пани, тем более что я нарочно приехал сюда просить вас замолвить слово за дядю.
— Хорошо. Зайдите завтра перед выездом на охоту, — у меня будет свободное время…
Но тут ее прервал гром труб и литавр, возвестивших о прибытии князя Януша мазовецкого с женой. Збышко с княгиней плоцкой стояли у самого входа, так что княгиня Анна Данута сразу заметила молодого рыцаря и тотчас к нему подошла, не обращая внимания на поклоны старосты, хозяина дома.
Когда Збышко увидел Анну Дануту, снова стало рваться пополам его сердце; он преклонил колена перед княгиней, обнял ее ноги и замер, безгласный, она же наклонилась над ним и, сжав его виски, роняла слезы на его светлую голову, как мать, плачущая по горю сына.
К большому удивлению придворных и гостей, она долго так плакала, все повторяя: «О Иисусе, Иисусе милостивый!», а затем велела Збышку встать и сказала:
— Я плачу о ней, о моей Дануське, и плачу по твоему горю. Но так уж угодно богу, что напрасны все твои труды, как напрасны теперь и наши слезы. Расскажи мне про нее и про ее кончину, до полуночи могу я слушать и не наслушаться.