Капсула идеально воспроизводила каждую часть ее тела, так
как была сконструирована по меркам Мари-Шатт. Когда аппарат закрыли, трудно
было понять, есть ли что-нибудь на Мари-Шатт. И тем не менее оболочка, толщина
которой едва достигала сотых долей миллиметра, гибкая и тонкая, как чулок, и
абсолютно прозрачная, отделявшая девушку от внешнего мира, содержала в себе
количество аппаратуры, значительно превосходящее то, которое десятки
тысячелетий назад имели на борту космические корабли, отправлявшиеся к ближайшим
звездам, где они, конечно же, ничего не обнаруживали.
Думая о трудностях, которые люди должны были испытывать,
делая первые шаги, чтобы выйти из космического детства, Мари-Шатт
снисходительно улыбнулась. Именно с этой улыбкой запомнили ее близкие: спустя
мгновение Мари-Шатт исчезла.
— Проедет чуть больше года, и она вернется! Время
пролетит быстро, — заметил кто-то, продолжая пристально смотреть на пустое
место, оставшееся после нее в центре группы.
Затем все Покинули институт, чтобы участвовать в других мероприятиях.
Центр управления полетами сообщил им через пятнадцать дней,
что какие-то механизмы транспортного средства, несомненно, вышли из строя, так
как была потеряна всякая связь с путешественницей. Связавшись с властями,
которые должны были принять ее, пришли к заключению, что нет никакой
возможности обнаружить следы. девушки, поэтому ее решили считать без вести
пропавшей.
В ту эпоху подобные инциденты не были редкими, и хотя о них
сообщалось в сводках новостей, никто не воспринимал их слишком трагично. Один
из комментаторов выяснил, что никто не прилетал туда, и высказал мнение, что
пока лучше не посылать туда больше никого: достаточно было других районов,
более доступных и представляющих больший интерес.
Мари-Шатт же была жива и здорова и хорошо чувствовала себя
на планете, куда ее отправили: просто там никто не установил ее личность. И так
как безразличие и бюрократическая волокита были там не меньшими, чем на Земле,
полученные послания не были переданы лицам, которые были бы в состоянии
ответить. Поэтому о Мари-Шатт никто не вспомнил, и о ней быстро забыли и на
Земле.
Девушка очнулась в местности, поверхность которой отдаленно
напоминала металл. Она сразу же смогла найти ей точное определение. Ум ее
располагал множеством средств выражения, четко соответствовавшим месту, которое
она собиралась изучить. Мари-Шатт мысленно отметила отличную работу аппарата по
обучению языку. Однако в тот самый момент, когда к ней пришла эта мысль, она
почувствовала, что испытывает необычные трудности, пытаясь сформулировать ее.
Надеясь поупражнять ум, повторила эту мысль на языке нового для себя мира. Но
как только она это сделала, у нее пропала способность воспроизводить мысли на
родном для нее языке — языке землян. И как она ни напрягалась, ей так и не
удалось ничего вспомнить.
Это неожиданное затруднение удивило и расстроило ее. Но вот
постепенно досада стала уходить из ее сознания, как уходит воздух из дырявого
мяча и его больше не остается там.
С прибытием к месту назначения приборы, предназначавшиеся
для обучения ее языку инопланетян, распались вокруг нее вместе с оболочкой
транспортного средства. Но при распаде вышли из строя, что и способствовало
тому, чтобы выветрить из памяти Мари-Шатт родной язык.
В ее мозгу, свободном от прежних воспоминаний, возникли
мысли, далекие от ее прежней жизни.
Когда первый дианиец приблизился к ней, Мари-Шатт поняла
очень хорошо, что он у нее спрашивал, однако не нашла, что ему ответить.
Он спросил у нее, кто она и что делает здесь. Девушка не
знала этого.
Удивление его было таким же сильным, как и ее растерянность.
Дианиец, вероятно, проконсультировался с вышестоящими
властями, так как очень скоро он вновь обрел уверенность.
— По всей вероятности, — передал он
незнакомке, — ты прилетела с системы, которая была недавно открыта. Этим
объясняется то, почему у нас нет данных о твоем строении. Несомненно, мы
пригласили тебя, чтобы изучить тебя.
Девушка между тем с недоумением рассматривала единственный
предмет, который был у нее перед глазами: собственное тело. Она не могла
понять, что это значит. Перебирая богатый лексический запас местных жителей,
она не могла подобрать нужного слова, чтобы описать этот предмет, а тем более —
дать ему точное название. До настоящего момента ей не приходило в голову
подвигать им, сделать какой-либо жест. Она оставалась неподвижной, будто ее
невидимый скафандр продолжал сковывать ее.
А ее собеседник — на что он был похож? Тот факт, что она
могла задать себе такой вопрос, был сам по себе уже обнадеживающим. К
сожалению, ответ представлялся не таким легким, так как собеседника своего она
почти не видела.
— Я никак не могу хорошо рассмотреть тебя, —
сказала Мари-Шатт.
Собеседник был в некотором замешательстве:
— Что ты хочешь этим сказать? Я почти рядом с тобой.
Глаза Мари-Шатт расширились. Мобилизовав все свое
воображение, она, конечно, могла себе признаться, что часть пространства,
которое ее окружало, была несколько расплывчатой. Существо, вероятно,
находилось именно там.
— Кстати, — осведомилось оно, — а чем ты
видишь?
— Ну, естественно, моими…
Слово не приходило ей на ум. Это начинало раздражать ее.
Тогда она перешла в контрнаступление.
— Если ты, как кажется, не испытываешь затруднений в
общении со мной, то не будешь ли ты так любезен объяснить мне, как тебе это
удается?
Ошеломленный собеседник возразил:
— Между нами установлена четкая связь: я вижу твои
мысли, и ты видишь мои. Мне непонятны твои затруднения.
Мари-Шатт быстро осмыслила данные, предоставленные ей: их
было достаточно, чтобы ситуация стала понятна ей.
Она тут же с необычайной точностью, создала в уме понятия
для определения того, что она когда-то называла «глазами», «взглядом»,
«увиденным предметом», «своим телом» — в общем, всего того, что она мало-помалу
обнаруживала.
Собеседник был потрясен. Острота наблюдения и легкость
восприятия Мари-Шатт возрастали по мере их испытания.
Она неожиданно вновь обрела способность двигаться. Все пошло
еще лучше с того момента, как она смогла подняться и размять ноги.
Единственное, что она не могла обрести вновь, — это способность говорить,
хотя и это было вполне объяснимо: в обществе телепатов, в котором она
находилась, слова ничего не значили.
Ей было приятно сознавать, что собеседник проявляет к ней
большой интерес. Мари-Шатт решила, что настал момент высказать какие-нибудь
жалобы.
— Однако очень жаль, что ты не имеешь никаких осязаемых
форм, — заметила она. — Мне бы хотелось увидеть, с кем я имею дело.
— Твои высказывания совершенно необдуманны, —
возразил он, возмутившись, как казалось, этой критикой. — Если в этом есть
необходимость, мы можем принять любую телесную форму.