– Что привело в гавань двух старших детективов в такой морозный вечер?
Журналист с проницательными глазами на худом лице, с модной короткой стрижкой, одет в бежевый прорезиненный макинтош с поднятым воротником поверх тонкого летнего костюма со старательно завязанным галстуком, обут в дешевые скрипучие черные туфли.
– Не совсем подходящий наряд для рыбалки, – ехидно заметила Лиззи Мантл.
– Я скорей собираюсь выуживать факты, – отпарировал репортер и вопросительно вздернул брови. – Или, может, высасывать с морского дна? – Он на секунду оглянулся на отъезжавший фургон из морга и снова обратился к детективам: – Можете прокомментировать?
– Не сейчас, – отрезал Грейс. – Возможно, после вскрытия, на завтрашнем брифинге, если буду его проводить.
Спинелла выхватил блокнот, развернул.
– Очередной «поплавок». Можно на вас сослаться?
– Извините, никаких комментариев.
– Захороненный в море покойник?
Грейс решительно направился к машине. Спинелла засеменил за ним, стараясь не отстать.
– Как-то странновато, правда, что к нему прицеплены шлакоблоки?
– Вы знаете номер моего мобильника. Позвоните завтра около полудня, – отмахнулся суперинтендент. – Может быть, к тому времени что-нибудь прояснится.
– Скажем, насчет разреза на теле?
Грейс замер на полушаге, с трудом взял себя в руки.
Откуда настырному сукину сыну об этом известно?
От кого-то из членов судовой команды? Спинелла непревзойденный мастер выкачивать информацию из незнакомых людей.
Репортер ухмыльнулся, с радостью видя недоумение огорошенного детектива.
– Ритуальное убийство? Обряд черной магии?
Грейс торопливо собирался с мыслями, не желая видеть в утренних газетах пугающие сенсационные заголовки. Впрочем, возможно, журналист прав. Очень странное дело с тем самым разрезом. Грэму Льюису он напомнил посмертное вскрытие.
– Хорошо. Вот какое условие. Если вы опубликуете лишь основные факты – драга вытащила неопознанный труп, – я завтра после вскрытия открою вам шлюзы. Годится?
– Откроете шлюзы, – одобрительно кивнул Спинелла. – Вполне уместное выражение, тем более в порту. Мне понравилось. Замечательно. Очень даже неплохо, суперинтендент!
17
Симона промокла и проголодалась. Часами бродит по темным улицам под проливным дождем. Плохое время года – в холод все сидят дома, почти нет туристов. Остается надеяться, что с приближением Рождества, когда толпы народу ринутся за покупками, добыча станет богаче.
Она трусцой пробежала мимо закрытого банка с темными окнами, гадая, зачем туда ходят богатые важные люди. Дальше в отеле швейцар предупредил строгим взглядом, что охраняет от нее богатых и важных людей. Еще дальше витрины с едой в минимаркете, на которые она жадно взглянула.
Нет даже растворителя, чтоб разжать когти голода. В начале вечера поскандалили с Ромео, подрались за последнюю бутылку, уронили на землю, содержимое вылилось в сточную канаву. Он ушел вместе с псом и остатками растворителя, не желая мокнуть под дождем. Голодная Симона не хочет возвращаться в подземную дыру, пока не раздобудет какую-нибудь еду. Вдобавок там младенец вопит пуще прежнего.
Со вчерашнего дня она съела только пару тоненьких, как спички, чипсов из выброшенной картонки на тротуаре возле «Макдоналдса». Выпрашивала милостыню у дорогого с виду ресторана, умирая от обжигающих запахов чеснока и жареного мяса, но выходившие люди – сухие, довольные – садились в машины не глядя, как будто она невидимка.
Мимо едут автомобили, такси и фургоны. Промокшие кроссовки шлепают по лужам – и ладно. Впереди на Северном железнодорожном вокзале наверняка сухо. Наверняка там толкутся друзья и знакомые, пока их не вышвырнет в полночь полиция. Может, дадут поесть. Может, удастся свистнуть шоколадный батончик в каком-то еще незакрытом ларьке.
Она поднялась по ступенькам в просторный, скупо освещенный зал бухарестского Северного вокзала. В лужах на полу фантастически отражается верхний свет белых ламп, тянущихся парами в дальний конец. Прямо перед глазами огромное электронное табло с крупной надписью «Отправление». На круглых часах 23:36.
На табло указаны пункты назначения и время отправления поездов на всю ночь и следующее утро. Названия некоторых городов ей известны, другие она видит впервые. Иногда слышит от людей о городах и о странах, где всегда тепло, можно найти работу, получать хорошие деньги, жить в красивом доме. Может быть, просто сесть в поезд и поехать под стук колес, куда повезет. Может быть, там тепло, есть еда, нет плачущих младенцев.
Перед закрытым кафе с синей вывеской с белыми буквами «Метрополь» сидит на полу бородатый старик в вязаной шапке, лохмотьях, резиновых сапогах и потягивает из бутылки спиртное. Рядом лежит грязный спальный мешок, остальное имущество, видно, хранится в брезентовой торбе. Старик ее узнал, приветственно кивнул, она тоже кивнула в ответ. Все бездомные знают друг друга в лицо, но не по именам.
Дальше слева со скучающим видом курят два индюка, как здесь зовут полицейских, молодые, зловещие, в ярких желтых куртках. Ждут полуночи, чтоб вытащить дубинки и очистить вокзал от бродяг.
Дальше справа ярко освещенный кондитерский киоск с кофейным автоматом, на котором сверху написано «Нескафе». С обеих сторон от голубого прилавка полки с безалкогольными напитками и пивом. Симпатичный мужчина лет пятидесяти в коричневой спортивной куртке, синих брюках, начищенных черных туфлях нагружает пластиковые мешки пачками печенья, конфет, шоколадок, орешков, банками с газировкой.
Симона постояла, прикидывая, не удастся ли что-нибудь стибрить, но хозяин киоска, приметив, следил за ней из-за прилавка, как ястреб. Если даже не поймает, то индюки точно достанут, а терпеть побои не хочется. Хоть в тюрьме сухо и кормят, оттуда обязательно отправят в заведение.
В заведении она ходила в школу, и ей это нравилось. Она любит учиться и знает, что надо учиться, если хочешь когда-нибудь изменить свою жизнь. А само заведение ненавидела. Ненавидела других девчонок – настоящих сук, извращенца директора, который ее бил за отказ взять в рот член, запирал в темной комнате, где скреблись крысы.
Нет, туда она ни за что не вернется.
Выйдя на платформу, Симона остановилась, глядя на хвостовые огни отходившего поезда. Одинокий уборщик в светящейся желтой куртке, как у индюков, возил шваброй по мокрым блестящим плитам.
Нахлынула волна радости при виде знакомых фигур, скорчившихся за бетонным пилоном, – шесть знакомых лиц, семь, если считать младенца.
Высокий тощий Тавиан, смуглый, как цыган, улыбнулся Симоне. Он всегда улыбается. В мире бездомных мало кто улыбается, поэтому Симоне нравится этот девятнадцатилетний юноша с худым симпатичным лицом, теплыми карими глазами под густыми мужскими бровями, в синей вязаной шапке с ушами, военной камуфляжной куртке поверх серой нейлоновой ветровки, под которой еще что-то надето в несколько слоев. У него на руках спящий младенец в вельветовом комбинезоне, завернутый в одеяло, – его третий ребенок. Двух первых забрали в заведение.