Зато я отлично помню, как, слушая это, целенаправленно шел к комнате Робби.
– Что забрать? – спросил я.
– Он сказал, что останется на ночь у друга.
– Какого друга?
– У Эштона, наверное, – Она помолчала. – Да, точно-точно, он говорил про Эштона. (Прежде чем войти в комнату, я что-то пробурчал, и вспомнить, что именно, 18 ноября я не смог, не помнила и Марта Кауфман, зато писатель уверен, что я сказал: «Зачем Робби что-то забирать, если Эштон живет в соседнем доме?») – Да какая разница, Брет. Ну, взял какую-то одежду. Ну, поднялся в свою комнату на десять минут. Надин Аллен заберет их из кино и к четырем привезет домой…
– Дай мне, пожалуйста, его мобильный.
Марта вздохнула – чем жутко меня разозлила, я запомнил эту вспышку гнева – и дала номер.
– Я скоро буду в гостинице, – сказал я, – увидимся минут через двадцать.
– Ты не хочешь с Сарой поговорить…
Я повесил трубку и набрал Робби.
Я ждал возле его двери. Он не отвечал.
Но причин для беспокойства у меня не было, и сообщения я не оставил.
А зачем?
Он с друзьями пошел в «Фортинбрас» посмотреть кино и, когда сеанс начался, как приличный человек выключил звонок (сценарий, максимально удаленный от того, что случилось в тот день), а потом мы увидимся в гостинице, и хотя переезжать из «Времен года» обратно домой мы не собирались (и вряд ли когда-нибудь соберемся), я не возражал, чтобы Робби остался на ночь у Алленов (хотя в тот момент я и нервничал, ведь на следующий день ему в школу), а в среду вернется Джейн, и жизнь наша потечет по руслу, намеченному в тот июльский день, когда я принял предложение Джейн и переехал в округ Мидленд. Я с воодушевлением подумал о предстоящих каникулах, хотя и стоял перед обгрызенной, треснувшей дверью. (Я не помню, как открыл дверь в комнату Робби, но почему-то первая мысль, пришедшая тогда в голову, запала мне в память. Я вспомнил пикник в парке Горацио и как Робби, указывая на ночное небо, сказал: звезды, которые ты видишь в ночном небе, на самом деле не существуют.) Комната не изменилась с тех пор, как мы бежали из дому в среду ночью.
Незастеленная кровать, сдохший компьютер. Открытый шкаф.
Я медленно подошел к окну и взглянул на Эльсинор-лейн.
Обычный воскресный день, спокойствие, все в мире на своих местах. (Думал ли ты когда-нибудь, что напишешь такое предложение?) Я оставался в комнате довольно долго, все осматривал.
Но кое-чего я не сделал: не обернулся.
Я зашел в комнату. Постоял у окна, размышляя о своем сыне и о мотивах его поведения. Но я не видел того, что было у меня за спиной.
Я сначала не понял. На это потребовалось какое-то время.
Обернувшись, я увидел, что на фотообоях с изображением пустынного скейт-парка огромными красными буквами накарябано:
ИСчезНИ
ЗДесь Я резко втянул воздух, но запаниковал не сразу.
А паники не случилось, так как внимание мое привлекло что-то на полу, и ужас сменился любопытством.
Оно лежало рядом с открытой дверью, чуть сбоку.
Приблизившись, я решил, что это какая-то большая миска из жеваной газетной бумаги (так оно и было), в которую кто-то положил два черных голышка.
Я подумал, что это, может, арт-объект какой-нибудь, домашнее задание.
Но черные камни были влажными. Они блестели.
И, присмотревшись, я понял, что это на самом деле.
Это же гнездо.
А черные овоиды были вовсе не из камня.
Тут уж я сообразил, что это.
Это же яйца.
Рядом с дверцей шкафа было еще одно гнездо. (А потом еще одно обнаружилось в гостевой.) Я тут же вспомнил, о чем предупреждал меня Миллер.
Миллер говорил, что фумигация необходима, дабы на момент начала чистки в доме не было ни одного живого существа.
Вот зачем требовалась эта процедура: духи, демоны ищут любое существо, чтобы войти в него и «продолжить свое бытие».
Вопрос: а что, если игрушка спряталась и переждала?
Что, если Терби скрывается где-то здесь?
Что, если он пережил химическую обработку?
А что, если в него вошел демон?
Связь между игрушечной птицей и гнездами обнаружилась сразу и казалась вполне здравой.
Помню, как я ринулся из комнаты и слетел по лестнице, хватаясь за перила, чтобы не упасть.
Добежав до фойе, я стал набирать Робби.
И опять же точно не помню, но вроде бы, когда я ждал, чтоб оставить сообщение, я заметил Виктора.
Опять же из-за Виктора сообщения для Робби я не оставил. (Но позвони я в третий раз, и мне – как и многим другим, звонившим после меня, – сказали бы, что телефон отключен.) Виктор лежал на мраморном полу фойе в позе эмбриона и подрагивал.
Это был уже совсем не тот весело скалящийся пес, что выскочил мне навстречу всего несколько минут назад.
Он подвывал.
Услышав, что я приближаюсь, он поднял на меня грустные, остекленевшие глаза и снова задрожал.
– Виктор? – прошептал я.
Я присел на корточки, чтоб его погладить, и Виктор лизнул мою руку.
Шуршание языка по сухой коже внезапно перекрылось каким-то хлюпаньем, исходившим от задней части пса.
Виктор сблевал, не поднимая головы.
Я медленно поднялся и обошел его сзади, откуда доносились влажные звуки.
Когда я поднял песий хвост, у меня чуть не выскочили мозги.
Анус собаки был растянут до невероятных размеров, сантиметров двадцать в диаметре.
Оттуда свисала нижняя часть Терби и, трепыхаясь из стороны в сторону, чтобы легче проскользнуть, медленно исчезала в отверстии.
Я замер.
Помню: досмотрев, как исчезли игрушечные лапки, отчего пузо собаки вспучилось, но тут же втянулось обратно, я машинально нагнулся поближе.
Виктора снова тихо стошнило.
На короткий миг все замерло.
И тут пес забился в конвульсиях.
Я уже потихоньку пятился.
Но Виктор – или кто другой – заметил мое движение.
Он вдруг резко вскинул морду.
Поскольку собака преграждала дверь на улицу, а переступать через нее мне не хотелось, я стал отходить к лестнице.
Я рассчитывал каждое движение.
Хотел притвориться невидимым.
Скулеж вдруг обернулся рычанием.