В тот же день, вздремнув, я беседую с патологоанатомом, и он рассказывает, что тело взболтали в мешке по пути с горы, поэтому в лаборатории он увидел совсем не то, что описывали в отчете при обнаружении. Патологоанатом говорит, что большинство органов не похожи «на органы» — из-за чудовищного удара и тяжелейших ожогов. Поскольку труп был неузнаваем, личность отца установили по вставным зубам. Настоящие зубы, как выясняется, отец потерял, когда ему стукнуло двадцать, в автокатастрофе на шоссе Тихоокеанского побережья.
В самолете по пути обратно в Лос-Анджелес рядом со мной сидит старик, он непрерывно пьет «кровавую Мэри» и бубнит себе под нос. Когда самолет снижается, он спрашивает, впервые ли я в ЛА, и я отвечаю «ага», а он кивает, и я снова надеваю наушники и слушаю, как «Джоан Джетт и Черные Сердца»
[73]
поют «А коснуться меня хочешь?», и напрягаюсь, когда самолет сквозь дымку ныряет к земле. Я встаю, беру с полки сумку со шмотками и роняю старику на колени зажигалку, тот протягивает ее мне, улыбается и, чуть высунув язык, предлагает роль в порнофильме с красивыми черными парнями. У меня в сумке только пара футболок, джинсы, костюм, номер «Джи-Кью», невскрытое отцовское письмо, так и не отосланное, бонг и горсточка пепла в черной коробочке из-под пленки, а остальное я проиграл в «блэк-джек» в казино «Дворец Цезаря». Я захлопываю полку. Старик, морщинистый и пьяный, подмигивает и говорит:
— Добро пожаловать в Лос-Анджелес, — а я отвечаю:
— Спасибо, отец.
Открываю дверь, вхожу в квартиру, включаю телевизор и кидаю сумку в раковину. Мартина нет. Достаю из холодильника яблочно-абрикосовый сок, сижу на балконе, жду Мартина и Кристи. Встаю, открываю сумку, выуживаю «Джи-Кью», читаю на балконе, потом допиваю сок. Небо темнеет. Интересно, звонил ли Движок. Я не слышу, как Мартин открывает дверь. Льдогенератор в холодильнике плюется ледяными кубиками.
— Блин, ну и жара сегодня. — В руках у Мартина пляжное полотенце и волейбольный мяч.
— Да? — переспрашиваю я. — Я слышал, снег шел.
— В рулетку сыграл?
— Потерял примерно двадцать тысяч долларов. Нормально.
Через некоторое время Мартин говорит:
— Движок звонил.
Я молчу.
— Он несколько обломан, Грэм, — сообщает Мартин. — Ты бы позвонил ему.
— Ох ты ж, какая цаца. Я позвоню.
— У нас зарезервировано в «Chinois»
[74]
на девять.
Я поднимаю голову.
— Класс.
На балкон просачивается музыка из телевизора. Мартин разворачивается, идет в квартиру.
— Почищу гранат, потом в душ пойду, ладно?
— Ага. Ладно. — Я тоже ухожу с балкона, пытаюсь разыскать телефон Движка, но потом иду за Мартином в ванную, а еще позже нахожу возле Мартиновой кровати джинсы Кристи «Гесс», а под ними — штык.
Назавтра мы сидим у «Балаганщика», Мартин ест чизбургер и не верит, что моя бывшая подруга — на обложке последнего «Пипл». И я не верю, говорю я. Доедаю картошку-фри, отглатываю колу и сообщаю Мартину, что хочу обдолбаться. Мартин тоже трахал девчонку с обложки последнего «Пипл». Я смотрю, как посреди зноя медленно ползет красный «мерседес», за рулем парень без рубашки, с которым Мартин тоже спал, и на секунду наше с Мартином отражение мелькает в крыле машины. Мартин принимается жаловаться, что еще не закончил клип «Английских цен», что Леон осточертел, что дымовая машина так и накрылась и, может, никогда не заработает, что Кристи зануда, что его любимый цвет — желтый, что он недавно подружился с перекати-поле по имени Рой.
— Зачем ты это все снимаешь? — спрашиваю я.
— Клипы? Зачем клипы?
— Ну да.
— Не знаю. — Он смотрит на меня, потом на машины, что едут мимо по Сансету. — Не у всех есть богатенькие мамочка с папочкой — ну то есть мамочка. И, — он отглатывает моей колы, — не все торгуют наркотиками.
— Но у твоих родителей денег под завязку, — возражаю я.
— «Под завязку», отец, можно понимать сотней разных способов.
Я вздыхаю, тереблю салфетку.
— Ты прямо… загадка.
— Слушай, Грэм. Мне очень неприятно, что я к тебе слинял. Ты оплачиваешь счета в «Наутилусе», в «Максфилде». Все такое.
Мимо ползет еще один красный «мерседес».
— Слушай, — говорит Мартин. — Я сниму эти два клипа и стану звездой.
— Звездой?
— Ага, звездой.
— Типа какой звездой? Средней величины? Какой звездой? — спрашиваю я.
— Может, самой большой. Может, целым солнцем, — отвечает он. — «Английские цены» — это хит. По «Эм-ти-ви» крутятся постоянно. На разогреве у Брайана Метро. Хит.
— О как, — говорю я. — Хит да еще звезда?
— Конечно. Влегкую. Леон — бомба.
— Ты спал с Кристи, когда я уезжал? — спрашиваю я.
Он смотрит на меня, стонет:
— Блин, мужик, ну конечно, спал.
Мы с Кристи стоим в очереди в вествудский кинотеатр. Почти полночь, жарко, в Вествуде не протолкнуться. На тротуарах вообще такие толпы, что очередь в кино мешается с прохожими, и те, кто в конце очереди, выходят из обувных магазинов или магазинов с замороженными йогуртами и постерами. Кристи ест итальянское мороженое и рассказывает, что на самом деле Томми тусуется в Делавэре, это Монти, а не Томми нашли порубленным на куски в Сан-Диего, а не в Мехико, это у Монти вся кровь вытекла, а не у Томми, как ей сказали, потому что она получила от Томми открытку с портретом Ричарда Гира
[75]
, а вот Кори правда нашли в пустыне — в песке, в запечатанной железной бочке. Делавэр — это штат? — спрашивает она, и я отвечаю, что не уверен, но абсолютно точно сегодня утром в автомойке на Пико видел Джима Моррисона.
[76]
Он пил газировку и ни к кому не приставал. Кристи доедает мороженое, вытирает губы салфеткой, жалуется на свои имплантаты.
Двое перед нами обсуждают, как вчера винтили торчков в Энсино и что постепенно приближается Новый год. Я гляжу, как девчонка-латиноамериканка пересекает улицу, идет к кинотеатру. Она переходит улицу широкими, решительными шагами, ее чуть не давит черный «роллс-ройс» с откидным верхом, водитель бьет по тормозам, выворачивает руль. Люди на тротуаре безмолвно смотрят. Какая-то девушка вроде бы говорит «о нет». Водитель «корниша», загорелый парень без рубашки, в бескозырке и с сигарой, вопит: «Смотри, куда прешь, латина тупая», — и девчонка, ни капли не испугавшись, спокойно идет к тротуару. Я вытираю пот со лба и смотрю, как невозмутимо она приближается к пальме, прислоняется к ней, белая футболка с надписью «КАЛИФОРНИЯ» пропиталась потом, под тканью вырисовываются груди, на шее мерцает золотой крестик, и даже когда она ловит мой взгляд, я все рассматриваю нежное смуглое лицо и пустые черные глаза, безмятежность скуки, и теперь девчонка уходит от пальмы, пробирается ко мне, а я стою, смотрю, точно парализованный, она приближается медленно, веет теплом, толпа чуть расступается, пот у девчонки на лице высыхает, она уже рядом, говорит, распахнув глаза, тихим, сдавленным шепотом: