И вдруг 5 мая, после классного часа по случаю дня рождения
Карла Маркса, подходит к нему Регинка, смотрит своими глазищами и говорит:
– Робчик, у меня десятого сейшн. На даче, с ночевкой. Если
хочешь, приезжай.
Она стояла у окна вся освещенная солнцем, перетянутые синей
лентой волосы сверкали и переливались, и у Роба перехватило в горле, в висках
жарко застучало, а в груди, наоборот, стало холодно.
До чего же она была красивая! Даже если б фазер у нее
работал не торгпредом, а дворником, все равно сутулому очкарику такая
бьюти-квин никогда и ни за что бы не досталась.
Главное, она не только красивая была, но и хорошая. Он сразу
догадался, чем вызвано неожиданное приглашение. Пару дней назад была городская
контрольная по алгебре, а у Регинки с математикой не очень. Кинула через ряд
записку: «SOS!». Роб свой первый вариант сразу бросил, наскоро решил задачки
второго варианта и тем же манером переправил свернутый листок обратно. Так что
не его прыщами прельстилась Регинка – захотела за контрольную отблагодарить.
– Десятого? – небрежно переспросил он. – Вроде нормально.
Ладно, приеду.
И не удержал лица – просиял счастливой улыбкой.
Но когда очухался, стало жутко. Что надеть? В синей школьной
форме на дачу не поедешь. Можно представить, как остальные расфуфырятся. Им-то
хорошо, с их «Березками» и привозными шмотками, а у него даже джинсов
нормальных нет.
И кинулся на поклон к матери, больше все равно было не к
кому. Знал, что имеется у мамхена какая-никакая заначка, даром что ли в своей
библиотеке два детских кружка по вечерам ведет.
Про фирменное тряпье втолковывать ей было без мазы – не
врубилась бы. Она до сих пор джинсы называла «техасами», а кроссовки «кедами».
Поэтому Роб заговорил на доступном ей языке: мол, приглашен к девочке из очень
приличной семьи, не хочется выглядеть оборванцем. Намекнул и на романтические
чувства.
Последнее сработало безотказно. После того, как слинял
фазер, Лидочка Львовна (так мать называли все ее сослуживицы) вся как-то
пожухла, что называется, махнула на себя рукой. Ни волосы покрасить, ни марафет
навести, а одевалась – вообще песня, причем погребальная. Но при волшебных
словах «знаешь, мама, эта девочка мне так нравится…» Лидочка Львовна, как
старый боевой конь при звуках трубы, тряхнула полугодовыми химическими
кудряшками, сверкнула очами и запустила из любимого поэта:
– Снятся усталым спортсменам рекорды, снятся суровым поэтам
слова, снятся влюбленным в огромном городе не-о-битаемые ос-трова!
– Вот-вот, – кивнул Роб. – Понимаешь, мам, там на даче все в
фирме будут, с головы до ног, а я в чем приду? В трениках ха-бэ и сандалях
«пионерские»?
– Всё поняла, ни о чем не беспокойся, – сказала мамхен тоном
Василисы Премудрой.
По правде сказать, он не особо на нее надеялся, но Лидочка
Львовна проявила чудеса материнской любви: пошла в местком, поскандалила там,
покачала права и добыла талон на настоящие кроссовки «адидас», синие, с тремя
белыми полосками и олимпийской символикой. Снаружи они были замшевые, внутри
восхитительно упругие – Роб посмотрел, пощупал, остался доволен.
В общем, на дачу поехал в приподнятом настроении, потому что
экипировался более или менее пристойно: румынская рубашка в оранжево-зеленую
клетку выглядела сносно, куртку-плащевку он завязал на поясе, чтобы прикрывала
неважнецкие индийские джинсы, зато шузы были супер.
Однако добравшись до соснового колиногорского парадиза, Роб
быстро скис.
Во-первых, сразила дача. Он и не подозревал, что такие
бывают: чтоб не шесть соток, а целый кусок леса, и окна от пола до потолка, и
огромный камин, и звериные шкуры на полу.
Во-вторых, одноклассники. Все в джинсовых костюмах, в
кожаных куртках, в зеркальных солнечных очках. Курят кто «кент», кто вообще
«мор», щелкают пьезозажигалками.
Ну, а добил Петька Солнцев. Он прикатил последним – видно,
для пущего эффекта. Не на автобусе, как Роб, и даже не на такси, как
большинство прочих, а на ярко-красном мотоцикле «ямаха». Весь в хрустящей коже,
в шнурованных высоких ботинках.
Стал катать по участку девчонок, и дольше всех Регинку.
Глядя, как она держится за Петькины бока, Дарновский
подумал, что если б она вот так обхватила его, Роба, и прижалась бы к спине
своим шестым номером, он бы наверно умер от сердечного приступа.
Вечером, когда начались танцы-обжиманцы, стало видно, что Петька
нацелился на хозяйку дачи всерьез. Атмосфера, как говорится, располагала. Все
уже хорошо кайфанули, Витька с Милкой взасос лизались на диване, Сережка с
Ленкой вообще ушли наверх (все знали, что у них давно по-взрослому), остальные
щека к щеке изображали танго под сдавленный сип группы «Смоуки»:
A summer evening on Les Champs Elysees,
A secret rendez-vous they planned for days[1]…
За столом, сплошь уставленным фирменными бутылками,
оставались только трое: Дарновский и Петька с Регинкой. Роб сосредоточенно
тянул через трубочку виски с содовой (гадость жуткая), изображал задумчивость,
а сам с замиранием сердца следил за манипуляциями солнцевской руки. Она уже
дважды как бы ненароком опускалась на Регинкино плечо и была мягко снята.
Третья попытка увенчалась. То ли Регинке надоело ломаться,
то ли она разнежилась от музыки, но покрытая золотистыми волосками пятерня
захватила плацдарм и постепенно начала его расширять: поглаживаниями, легким
маневрированием, а потом и вовсе скользнула подмышку, поближе к вторичному
половому признаку.
Роб наблюдал за Петькиными успехами даже не ревниво, а с
унылой, безнадежной завистью.
Блондинистый красавчик, острый на язык, да разряд по дзюдо,
да цековский папа, да японский мотоцикл… Не было у Роба против Солнцева ни одного
шанса.
Так-таки ни одного? – пискнуло несчастное, затюканное
самолюбие. А если поворочать мозгами? Если подойти к решению задачи
бесстрастно, по-математически?
Интеллект напрягся на челлендж и тут же выдал подсказку:
культур-мультур. Солнцев отродясь ничего не читал кроме «Советского спорта» и
«Футбол-хоккея».
– Ну как тебе Лоуренс с Аксеновым? – спросил Роб Регинку.
После приглашения на дачу он осмелел и предпринял осторожный
демарш: дал ей почитать «Любовника леди Чаттерли» по-английски и рассказ
Василия Аксенова, свой самый любимый. Комбинация была неслучайная, со смыслом.