Седая весна - читать онлайн книгу. Автор: Эльмира Нетесова cтр.№ 37

— Я работал рыбаком в Мурманске. Потом ушел в торговый флот. Побывал повсюду. Видал весь белый и черный свет. Где только не швартовался! В Китае и Японии, в Индии и Африке! В Америке и Англии, во Франции и Германии! Короче, не был лишь в Арктике и на южном полюсе! Повидал многое. Случалось, по году на берег не выходил. А все потому, что никто не ждал меня, я никому не был нужен! И бабы, что со мною были, лишь за деньги принимали. Оттого перестал дорожить жизнью. Кой в ней толк, если всюду один? Говоришь, идти к ней? Вернуться? Но как? Боль прошла, это верно! Давно нет любви! А без нее как жить? Я простил! Но нет веры! Нет уваженья! Я не могу забыть! И если так судьбе угодно, лучше сдохну где-нибудь один. Сам. Но не с нею под одной крышей. Дети, говоришь? Оба выросли безбедно! Их я не бросал. Им высылал и деньги, и посылки. Им не за что обижаться на меня. Не виделись? Но я не мог приказать себе. Они оба — ее портрет.

Виктор встал из-за стола, подошел к печке и закурил, пуская дым в открытую топку.

— А с чего жениться вздумал и почему сюда пришел? Ты не знаешь, кто я и что про меня говорят? — усмехнулась Ульяна.

— Да мне плевать на сплетни. А о семье задумался, потому что на пенсию выхожу. Я же сразу сказал — отдаю швартовы, бросаю якорь. Значит, списываюсь с моря навсегда. В береговые… А о тебе я услышал от нашего лоцмана. У него в этом городе мать живет. Он к ней в отпуск приезжал. Поневоле. Лечился от тропической лихорадки. Врачи с нею не справились. Он и попал к тебе.

— Помню! Но это так давно было! Хороший человек он! Терпеливый! Ох, и боялась за него! Цельный месяц лечила. Но вырвала от хвори! — вспомнила Ульяна.

— Санька о тебе легенды рассказывал. Нам не верилось, что такие люди еще сохранились и живут на земле! А он каждый свой день помнил, что здесь прожил. Я его измучил, все просил еще что-нибудь вспомнить. И решил, как только подойдет время пенсии, обязательно с тобою встретиться. Увидеть тебя. А если повезет — уговорить!

— Я ж старше тебя на целых восемь зим!

— Ты моложе всех на земле! Ты — самая лучшая!

— Посовестись! Ить меня ведьмой кличут! Даже свои — городские!

— Меня — морским чертом! По всему флоту! А значит, ты — моя судьба!

— За что ж эдак прозвали?

— Трижды тонуло судно, один раз горело! Я ни разу его не бросил. Вдвоем с капитаном оставался. Остальные — прыгали за борт. Было — на рифы сели возле берегов Испании. — Умолк, вспомнив, как из десятка бросившихся за борт моряков вынырнули лишь четверо. Остальные, получив увечья, погибли в рифах. У берегов Австралии — село судно на мель. И снова моряки бросились за борт. Одного, на глазах Виктора, перекусила акула. Вот и не захотел спасаться в чужом море. Оставался на судне вместо талисмана. Зачастую один дежурил, когда другие отдыхали на берегу. Его не тянуло к земным радостям. Он скоро остывал к ним и спешил на судно, в море.

— Чудной ты! Уже немолодой, а глупое вздумал. Энтот свой якорь бросают в теплом углу, в родных стенах, где своя кровь — рядом. Не хочешь к жене, живи с детьми и внуками. Они тебя не испозорили. И примут. Любить станут. Душу согреют. Про беды забудешь вовсе. А и жена… Сглупив, всю жизнь каялась. Сколько слез пролила! Давно прощенье вымолила у Бога. А ты человек! Сам не безгрешный. Твое упрямство — лишь гордыня. Она в жизни не советчик и не помощница. А вот сумевший через нее перешагнуть — истинный человек.

— Я к тебе пришел!

— А на что чужая морока? Моя беда хлеще твоей. Ее всю жизнь несу, как крест. И никогда своих погибших ни на кого не променяю. Нынешние живые не все стоют погибших. Для меня они — мои родные, и нынче со мной. Никто свою долю не выберет, ее всякому Господь определяет. Выходит, роптать нельзя. Коль сам Бог оставил вдовой, ею и помру. Не потому, что ты плохой иль хороший, Божье определенье менять не стану. Дай, Господи, Счастья тебе, Виктор! И не обижайся на меня, коли где не то ляпнула, — глянула па гостя, давая знать, что тому пора и честь знать.

— А жаль, Ульяна! Может, подумаешь? Загляну через недельку за ответом.

— Не стоит! Я все тебе выложила, как есть! — огрела холодным взглядом. Предложила забрать угощенье.

— Нет! Что ты, Уля! Не обижай! Хотя бы за Сашку, в благодарность оставь. Хорошего человека вылечила. А на меня не серчай. Я с чистым сердцем к тебе пришел. Первый раз в жизни отказ получил. Обидно. Ну, да и это надо пережить! — Вздохнув, надел куртку, шагнул за порог и вскоре скрылся из виду в конце улицы.

— Эх, бедолага! Избитая твоя судьба! Жениться вздумал. Видно, тоже почувствовал… Но от судьбы не сбежишь даже на пароходе. Ить тебе на роду означено помереть на море. Выходит, недолго ждать осталось, немного мучиться. Не придешь сюда. Да и незачем! Не сумевший простить — потерял тепло. Таким замороженным на что долго небо коптить, никому, и даже себе, не в радость! — закрыла двери Ульяна.

Она подошла к портретам сыновей и мужа. Долго смотрела на них. Ей казалось, что все трое улыбаются. Ульяна гладила портреты, разговаривала, как с живыми. Как много отдала б она чтоб вернуть хотя бы час из своей семейной жизни.

— Вона, мужик роптал, что баба ему изменила. Сколько таких приходит ко мне. Клянут, разводятся, дерутся. Словно ничего дорогого промеж них не было. Все вмиг забывают, оплевывают? рвут. Эх, Ваня! Пусть бы ты ходил по бабам, только бы жил! — полились из глаз слезы. — Если б ты знал, как тяжело одной! Словом бы тебя не попрекнула. Только б увидеть тебя, посидеть рядом, поговорить Почему Господь забрал у меня тебя — любимого! А постылые — живут друг с. другом всю жизнь… Как устала без тебя! Когда заберешь и уведешь к, себе? — рыдала совсем седая, не забывшая ничего Ульяна.

Когда под вечер кто-то стукнул в окно, женщина неспешно обтерла платком мокрые щеки. Глянула на портрет мужа. I

Солнечные блики уходящего солнца осветили угол, где висели портреты погибших. В глазах Ива на, нет, не показалось, увидела слезы…

— Ты и нынче со мной. Я это знаю. Не покидай Не оставляй одну. Ить любят только раз. Как И живут одну жизнь. Второй судьбы не дадено. А значит, ты мне — до гроба. Единый мой! Жизнь моя! — плакала ведьма совсем бабьими слезами, ей так не хотелось сейчас видеть в своем доме чужих людей.

Того мужика не признавал никто. Не только на своей улице, а и по всему городу закрепилась за ним слава засранца, клеветника и самой паскудной сволочи на всем белом свете.

Жорка был потомственным кляузником.

И ничуть не стыдился, не гнушался своего таланта, наоборот, гордился и рекламировал гнусное ремесло, какое называл наследственным, семейным, создавшим ореол пакостников вокруг своего рода.

Сколько лет было Жорке, никто не хотел знать. Все мечтали, чтобы поскорее кончились его дни. Никто из горожан, в присутствии других, никогда не здоровался с этим мужиком, чтобы не навлечь на себя тень дурной славы.

Даже торговки на базаре отворачивались, делали вид, что не замечают и не слышат мерзкого мужика, ненавистного всему городу. Его старались не задевать, зная, что Жорка один сумеет перекричать даже одесский базар вместе со всеми бабами своего города. Из вонючего рта этого человека вылетал такой зловонный мат, что пьяные в усмерть бомжи трезвели и морщились от сальной грязи, какую выплескивал Жорка при ругачках.