Обреченные - читать онлайн книгу. Автор: Эльмира Нетесова cтр.№ 8

— Нет бы на кухню к старухам отправил, в тепле и в сытости я б простила ему. Здесь же на холоде и ветре целый день таскать бревна с пердунами! Легко ли с таким смириться? — скрипела баба зубами.

Может со временем и прошла бы обида. Да только Лидке не повезло. Оступилась, споткнулась баба на штабеле и бревна покатились из-под ног. Она пыталась зацепиться за верхнее бревно, выбраться, выскочить из штабеля, хлынувшего на нее. Но не удалось. Даже крикнуть не успела. Бревна сшибли, скрутили, смяли бабу. И навалившись огромной тяжестью, замерли. Не скоро вытащили ее из завала старики. Не сразу отнесли в землянку. Не вдруг позвали к ней Гусева.

Шаман, войдя в землянку, не узнал бабу. И если бы не сердобольная жена плотника, не отходившая от Лидки ни на шаг, строго выполнявшая все, что велел Гусев, не выжила бы кукушка, не встала бы на ноги. Как говорили усольцы, ей злоба выжить помогла. Но выжив, осталась баба калекой. И, как ни хлопотала— отказали ей в пенсии, сказав, что врагу народа пособие не выплачивается. Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения. Лидия после этого стала невыносимой. Правда, ей дали возможность работать почтальоном и носить письма от берега моря в землянки. За это она получала крохотную зарплату. Но зато потом, получив право брать письма с почты, каждый день бывала в поселке, не в пример остальным усольцам, отчаянно завидовавшим бабе.

Именно она, а не кто-то другой, принесла Виктору Гусеву официальное извещение о том, что его сын — Василий Викторович Гусев умер в тюрьме от простудной болезни.

Расползались строчки у него перед глазами, нечем было дышать. Как сказать Дуняшке о том, что не стало первенца — любимца и баловня матери? Кривилось в черной усмешке лицо Лидки. Она ликовала, она наслаждалась видом боли. Она очень спешила сегодня из поселка, чтоб поскорее доставить известие и увидеть, как подкосит оно ненавистного Шамана. У нее даже сердце замирало от радости, видя, как бурые пятна покрыли лицо Виктора. Тот схватился за ворот рубахи, дышать стало нечем. Рванул, что было сил….

— Чего это тебя в жар бросает? Иль власть не угодила подарком— весточкой? — говорила между тем Лидка. — Не притворяйся! Коммунистам все по плечу. Они стойкие, как пеньки. И ты глотай в очередной раз то, что посеял. Иль не по вкусу? Чего задыхаешься, как рыба на песке? Давай-ка вот распишись, что получил лично! А теперь пойду твоей дуре скажу, порадую весточкой!

— Стой, лярва! Стой, говорю тебе. Иначе — сдыхать будешь, пальцем не пошевелю, змеюка подколодная! Я сам! Не ходи к ней!

— Тебя никто не просил лечить меня. Я за жизнь не держусь. Смерть давно зову. Опоздал грозить и пугать. А Дуньке скажу. Тут ты мне не указ. Именно я, а не ты ей подарочек поднесу. От какого до смерти выть станет. А и тебе, патриоту вонючему, пасть захлопнет навсегда! — расхохоталась и бегом, волоча поврежденную ногу, кинулась к бабьей бригаде. Извещение осталось у Виктора и он понадеялся, что Дуняшка не поверит словам Лидии. Но напрасно. Дуня сердцем поняла, что не соврала Кукушка. И, если бы не бабы, окружившие ее тесным кольцом, неизвестно, что было бы с нею.

К концу осени старики построили в Усолье еще три дома. Сами потолки накрыли, настелили полы, застеклили окна, выложили печи. В один из домов по совету общины вселилась самая многодетная семья Антонины, во второй — Ольга с мужем и тремя детьми, в третий — старый плотник с женой, сыновьями и внуками.

Лидка думала, что ее вспомнят, позаботятся. Ведь калека. Не по своей вине. Но о ней никто не обронил ни слова.

В эту зиму в Усолье родились двое малышей. Мальчишки. Ссыльные по-своему отметили их появление на свет. Радовались, что жизнь в спецпоселении продолжается. Но не только рожденьем детей отмечен был этот год. Рядом с могилой Силантия появились три новых. В один из октябрьских дней, когда над Усольем закружил плотный снег, приехали в село несколько мужиков. Спросив старшего, показали Гусеву какую-то бумагу и начали повальный обыск в каждом доме и землянке. Они выволакивали на берег рыбу. Вяленую, копченую, соленую. Всю, какую усольцы заготовили на зиму.

У берега поджидал катер.

— Что ж вы делаете? Ведь оставляете на зиму все поселение без жратвы! — возмутился Виктор.

— Ты еще и пасть открыл, ворюга? Да знаешь ли, что за такое бывает? Война идет! А вы у бойцов еду воруете! Да вас всех в расход пустить мало! Иль забыл, чья это рыба? — кричал человек в форме защитного цвета и наступал на Шамана.

— Мы сдали комбинату рыбы вдвое больше плана! Разве не помогли фронту этим? Неужели теперь от голода сдохнуть должны? Ладно, мы взрослые, а дети? Им, что, тоже голодать теперь нужно? Иль на этой путине жизнь кончается и мы больше не нужны властям?

— А хоть все передохнете, невелика потеря! Ворье, бандюги! Нет бы о беде страны думали, так о своем пузе заботились, козлы вонючие! Поговори, мне еще! Живо сыщу место с казенной жратвой. И не только тебе!

— Постыдитесь, люди! Не лично у меня отнимаете. Вы всех нас к смерти приговариваете. К мучительной, от голода, — не уходил Гусев.

Он не видел, что за его спиной стояли все жители Усолья. Они слышали каждое слово и ждали развязки.

— Беги отсюда, пока жив! Не то пожалеешь, что завел тут болтовню. Тебе это и так даром не пройдет!

— Лучше убейте меня, чем так жить! Как я людям в глаза гляну? Ведь вы ограбили нас!

— Что?! — врезался кулак в висок. Гусев отлетел под ноги усольцев. Он ничего не видел, не слышал.

А ссыльные словно по команде кинулись на приехавших. Не за жратву, за Шамана вступились. И замелькали кулаки. Ударившему Гусева вцепилась в горло Кукушка. Лидка, словно обезумев, била его в пах коленом, крича такое, что старикам неловко было. Другие сбегав к пилораме, схватились за доски, брусья и месили ими приехавших.

Под шумок пацаны не остались в стороне, наганы у приехавших повытаскивали. Унесли их, попрятали вместе с обоймами. Бабы за рыбу схватились. Потащили в село. Но не в дома. Прятали, чтоб чужие при повторном обыске не нашли, в брошенную землянку, о какой только усольцы знали. Пока мужики дрались, женщины всю рыбу с берега унесли. И катер оттолкнули от берега.

Не сразу приметили усольцы причалившую баржу. С нее на берег выскочили автоматчики. Вырвав из рук ссыльных приезжих, уложили усольцев на песок, дав несколько очередей под ноги и над головами.

Продержав на мокром песке до самой темноты всех ссыльных, выдернули из них наобум троих мужиков покрепче, увезли в Октябрьский. Через пару дней привезли их в лодке. Всех троих. Мертвыми. Их нельзя было узнать. Только по лоскутьям одежды…

Их хоронили молча. В сумерках. А на следующий день приехал в Усолье Волков с охраной. Сам, в одиночку, появиться не решился. Особо после последних событий.

Зашел в дом к Гусеву. Виктор лежал на топчане. Перевязанная полотенцем голова гудела. Что-то случилось с глазами. Он плохо видел. Может и не удар в висок был тому причиной, может на нервной почве отказывало зрение. Гусев отвернулся от вошедших в дом. Не хотел говорить с председателем поссовета.