— У меня такое впечатление, — однажды сказал он, — что вы
самая большая обманщица в мире.
— Возможно, — спокойно ответила она.
— Вы говорите людям только то, что им приятно и доставляет
удовольствие.
— Мне это действительно кажется очень важным.
— Важнее, чем говорить правду?
— Гораздо важнее.
— Тогда почему же вы никогда не обманываете меня? Хоть самую
малость?
— Вы бы этого хотели?
— Да, очень.
— Я очень сожалею, Джон, но я не смогу!
— А вы ведь прекрасно знаете, что бы я хотел от вас
услышать.
Не надо думать о Генриетте, завтра он ее увидит. Сейчас
нужно нажать на кнопку звонка и принять эту больную, ведь она ждет. Еще одна
женщина, страдающая от неопределенного, мнимого заболевания. У них у всех
неврастения, чаще мнимая, чем подлинная.
Что ж, если ей доставляет удовольствие тратить деньги на
лечение, пусть! Это поможет мамаше Крэбтри и другим бедным больным.
А он все сидел, не двигаясь, и чувствовал себя таким
уставшим… Было что-то такое, чего ему очень хотелось, и уже давно. Что же это?
Вдруг его осенило: «Я хочу домой!»
Странная мысль! Откуда она? Что это может значить? Домой? У
него никогда не было настоящего дома. Его родители жили в Индии. Он переходил
от одних родственников к другим, от дяди к тете, потом учился и снова проводил
каникулы то у одних, то у других. Его по-настоящему первым домом должен был бы
стать вот этот, в котором он находится сейчас, дом на Гарлей-стрит, где обитают
самые дорогие и модные врачи Лондона. Именно здесь он должен чувствовать себя
дома. Так ли это? Нет, не так!
Что же тогда означала эта фраза, неожиданно поразившая его?
«Я хочу домой!» — Джон закрыл глаза и постарался в своем
подсознании найти образ, внушивший ему эти слова. И сразу же внутренним зрением
увидел так хорошо знакомый ему средиземноморский пейзаж. Ему показалось, что он
чувствует тяжелую южную жару, а на коже у него — капельки воды после купания в
море. Сан-Мигуэль!
Джон немного испугался. Он старался не думать об этом уже
много лет и не имел желания к этому возвращаться. Сан-Мигуэль — это было его
прошлое, закрытая глава, все кончено!
Сколько же прошло лет? Двенадцать? Четырнадцать? А может
быть, все пятнадцать? Он сделал то, что должен был сделать. Принял единственно
верное решение. Вероника! Он безумно ее любил, но все-таки хорошо сделал, что
сумел от нее отказаться. Она бы уничтожила его и физически, и духовно. Она была
эгоисткой, она этого и не скрывала. Сама она добилась всего, чего хотела. Она
остановила свой выбор на нем, но он нашел в себе силы от нее избавиться. Просто
решил жить своей собственной жизнью. С ней это было бы невозможно. Вероника
хотела жить только для себя, а Джон… ему отводилась при ней роль простого
придатка.
Как она удивилась, когда он отказался сопровождать ее в
Голливуд.
— Если вам так дорога ваша медицина, — пренебрежительно
сказала она, — вы сможете сделать свою карьеру и там. Я считаю, что это
совершенно бессмысленно. Вы достаточно богаты, да и я буду получать очень
большие деньги. Можно спокойно ничего не делать!
Он постарался объяснить ей, что любит свою профессию, и
добавил:
— Я буду работать с самим Рэдли!
Вероника фыркнула:
— Этот старый смешной человечек?
— Этот старый смешной человечек — знаменитый ученый! —
вспылил он.
— Это никого не интересует, — ответила она. — В Калифорнии
волшебный климат, лучше было бы нам вместе открыть Новый Свет! Мне нужно, Джон,
чтобы вы поехали со мной, я не смогу обойтись без вас!
Тогда он предложил пожениться. Она откажется от американского
контракта, они будут жить в Лондоне. Это предложение ее лишь позабавило.
Уверенная в своей красоте и неотразимости, Вероника заявила, что поедет только
в Голливуд, а он будет ее сопровождать. Он понял, что выход у него один, и он
это сделал — он порвал с ней.
Джон очень страдал, но твердо знал, что поступил правильно.
Он вернулся в Лондон, работал с Рэдли и через год женился на Герде, которая
абсолютно во всем отличалась от Вероники.
Дверь открылась и вошла его помощница и секретарь Берилл
Колье.
— Доктор, вы помните, что вас ждет еще одна больная? —
спросила она.
— Я знаю.
Он проводил ее взглядом. Это была некрасивая женщина, но она
прекрасно выполняла свои обязанности. Она работала у него вот уже шесть лет.
Никогда она не совершила ни одной ошибки, ни разу не потеряла самообладания,
никогда он не видел ее в замешательстве. Она была брюнеткой, с землистым цветом
лица и решительным подбородком. Через толстые стекла очков ее ясные серые глаза
смотрели на него и на все окружающее равнодушно, без всяких эмоций. Именно
такая и была ему нужна, он сам ее выбрал, и все же иногда Берилл казалась ему
невыносимой. В театре и в романах секретарши обычно обожают своего начальника и
слепо ему преданы. С Берилл все было иначе. Для нее он был обычным человеком, со
всеми человеческими слабостями. Его очарование на нее совсем не действовало,
она оставалась бесчувственной; он иногда спрашивал себя, питает ли она к нему
хотя бы симпатию.
Как-то Джон случайно подслушал ее телефонный разговор с
подругой.
— Нет, — говорила она, — мне не кажется, что он большой
эгоист, он просто очень рассеянный…
Он понял, что речь идет о нем, и это огорчало его в течение
двадцати четырех часов. Все раздражало его: полное согласие Герды, холодный
критический ум Берилл, споры с Генриеттой. Но это же ненормально!
Переутомление? Может быть. Но и в этой усталости, и в этом раздражении,
наверное, кроется одна причина, и ее нужно найти.
«Нет, так не может дальше продолжаться, — думал он. — Вот
если бы я смог уйти…» И опять: «Я хочу домой!»
Есть же у него дом, вот он, здесь! А за дверью его ожидает
эта больная, наводящая скуку, у нее много денег, и она желает тратить их и свое
время, чтобы поправить свое слабое здоровье.
Однажды кто-то сказал ему, что бедные люди обращаются к
врачам только если действительно в них нуждаются. Это должно приносить врачам
удовлетворение. Джон улыбнулся. Выдумывают каких-то Бедных с большой буквы!
Вот, например, «бедная» старая миссис Пирсток. Каждую неделю она обходит пять
клиник и тащит оттуда притирания для спины, микстуру от кашля, пилюли для
пищеварения — все, что сможет получить. И она вечно недовольна. Недавно она
жаловалась, что ей дали светлую микстуру вместо темно-коричневой, которую она
привыкла принимать вот уже четырнадцать лет. У него еще стоял в ушах ее
плаксивый голос, исходящий из солидной утробы, которая выдерживала все эти
лекарства. А выглядела она очень хорошо. Они одной породы — вот эта богатая
женщина, ожидающая его здесь, и бедная миссис Пирсток. И ту, и другую нужно
терпеливо выслушать и выписать то же самое, только одной на больничном бланке,
а другой на красивой дорогой бумаге.