Эркюль Пуаро сидел на скамейке, откуда хорошо был виден
пруд. На тропинке показалась Генриетта. Заметив его, она сначала остановилась,
но после минутного колебания подошла и села рядом.
— Добрый день, месье Пуаро, — сказала она. — Я была у вас
дома и не застала. Какой у вас торжественный вид! Еще бы, вы будете руководить
розысками. Полиция проявляет большую активность. Что они ищут? Револьвер?
— Да, мисс Савернейк, это как раз то, что они ищут.
— И вы думаете, они его найдут?
— Да, уверен. Я не буду удивлен, если это случится очень
скоро.
Она вопросительно на него посмотрела.
— И вы знаете, где он находится?
— Нет, этого я не знаю. Но я уверен, что очень скоро его
найдут. Прошло уже достаточно времени с тех пор, как его ищут.
— Вы говорите очень странно, месье Пуаро.
— Это потому, что здесь происходят странные вещи. Вы
вернулись из Лондона довольно скоро, мисс Савернейк.
Черты лица Генриетты ожесточились, она желчно усмехнулась.
— Убийца всегда возвращается на место преступления, разве не
так? Ведь именно так говорят! Значит, вы все-таки убеждены в том, что Джона
убила я? Вы мне не поверили, когда я вам сказала, что не могу убить кого бы то
ни было.
Пуаро ответил не сразу.
— Мисс Савернейк, — сказал он задумчиво, — с самого начала у
меня создалось впечатление, что это преступление или очень простое, такое
простое, что это может сбить с толку, или оно необычайно сложное. Очевидно, что
мы боремся с противником очень умным, с кем-то, кто способен все запутать до
такой степени, что каждый раз, когда нам кажется, что мы близки к истине, мы
оказываемся в тупике. Мы боремся не с реальностью, а с чем-то подстроенным, с
версией, которую создали с большим умом, с тонкостью и хитростью. Все планы
нашего противника до сих пор были очень удачны.
— Я вам охотно верю, но не понимаю, какое я имею к этому
отношение?
— Эти планы, мисс Савернейк, задуманы и осуществляются умом
созидателя.
— И поэтому вы подумали обо мне? Последовало долгое
молчание. С нахмуренным лицом, куском карандаша Генриетта рисовала на белой
скамейке какое-то фантастическое дерево. Пуаро смотрел на этот рисунок и вдруг
вспомнил фишки для игры в бридж, вспомнил то, что увидел на столе в павильоне…
— То же самое вы изобразили на своих фишках? — спросил он.
Генриетта перестала рисовать, как будто только осознав, что
делает.
— Да, — ответила она улыбаясь. — Это — дерево, месье Пуаро,
и называется оно «Игдрасил».
— Какое удивительное название!
Она все объяснила.
— Таким образом, — спросил Пуаро, — если вы что-то
непроизвольно рисуете, то у вас всегда получается Игдрасил?
— Да, это какая-то дурацкая мания!
— Сейчас вы его нарисовали на этой скамейке, в субботу
вечером на своей фишке, в воскресенье утром — на столе в павильоне…
Шутливо она спросила:
— Я его нарисовала на столе в павильоне?
— Да, этот рисунок там и сейчас.
— Значит, я это сделала в субботу после обеда.
— Ни в коем случае! Когда в воскресенье утром Гуджен принес
напитки в павильон, там этого рисунка не было. И в полдень этого рисунка там не
было на столе. Я задал ему этот вопрос, он хорошо это помнил, он был
категоричен.
— Тогда я могла его нарисовать во второй половине дня в
воскресенье.
Пуаро отрицательно покачал головой.
— Этого не может быть! Полицейские всю вторую половину дня
воскресенья возились около пруда, фотографировали, выуживали револьвер из
пруда. Они ушли только поздно вечером. Если бы вы пошли в павильон, они бы вас
увидели.
— Вы правы, месье Пуаро. Я вспомнила, это было в воскресенье
после ужина…
Пуаро довольно сухо прервал ее.
— В темноте обычно не рисуют, мисс Савернейк. Вы хотите
заставить меня поверить, что поздно вечером отправились в павильон и нарисовали
это дерево на столе, хотя не могли видеть, что вы делаете?
— Месье Пуаро, — совершенно спокойно возразила она, — я вам
сказала правду. Вы мне не верите. Это меня не удивляет. У вас — свое мнение.
Можно мне его узнать?
— Я думаю, что вы пошли в павильон в воскресенье после
двенадцати часов дня, то есть уже после того, как Гуджен отнес туда стаканы и
напитки. Вы стояли у стола, за кем-то следили или кого-то ожидали и, как всегда
бессознательно, взяли карандаш и нарисовали свой Игдрасил, даже не заметив
этого.
— Я не ходила в павильон в воскресенье утром, — возразила
Генриетта. — Я долгое время пробыла на террасе, потом взяла корзину, пошла в
сад и срезала там увядшие георгины. К пруду я спустилась не раньше, чем в час
дня. Инспектор Грэндж может подтвердить, что именно так распределено было мое
время. До этого я не приближалась к пруду, а когда я туда пришла, в Джона уже
выстрелили.
— Вы так объясняете, мисс Савернейк. Игдрасил вас
опровергает.
— И вы настаиваете на том, что я была в павильоне и убила
Джона?
— Я ни на чем не настаиваю. Вы могли находиться там и могли
выстрелить в доктора Кристоу — это одна гипотеза. Вы могли быть там и увидеть
того, кто убил. Это другая гипотеза. Или, наконец, кто-то, кто знает вашу манию
всегда бессознательно рисовать Игдрасил, был там и нарисовал его на столе,
чтобы подозрение упало на вас. Это третья версия.
Генриетта встала и бросила на сыщика вызывающий взгляд:
— Вы продолжаете думать, месье Пуаро, что я убила Джона. И
вам кажется, что вы сможете это доказать. Я говорю вам, что доказать это вы не
сможете! Никогда! Никогда!
— Вы считаете себя умнее?
— Вы не сможете этого сделать!
Генриетта повернулась и быстрым шагом удалилась по тропинке,
ведущей к пруду.
Глава XXVI
Грэндж зашел к Пуаро, и тот предложил ему выпить чашку чая.
Чай был именно таким, как представлял себе Грэндж, — очень слабым.
«Иностранцы не умеют заваривать чай, — подумал он, — и
бесполезно пытаться их этому научить». Но он с видом мученика проглотил напиток.
В такие мрачные дни, как этот, еще одна неприятность принесла ему горькое
удовлетворение.