– В моей семье все погибли, майор. Все до
единого… – И поспешила добавить: – Кроме Марчеллы.
– Извини. – Фуллертон опустил голову и провел
рукой по траве, пропуская ее сквозь пальцы. Он никого не потерял в этой войне.
И знал, как радовалась его семья, что он остался жив. У него погибли друзья, но
никто из кузенов, братьев, дядьев или дальних родственников. Эта война почти не
затронула мира, в котором жил он. К тому же очень скоро он отправится домой…
Подошедший ординарец прервал их разговор. Генерал Фарнхэм
приказал немедленно явиться. Майор с сожалением оглянулся через плечо на Сирину
и поспешно направился в дом. В тот день она его больше не видела.
Когда поздно вечером Сирина, пожелав Марчелле спокойной
ночи, забралась в свою постель, то обнаружила, что вспоминает о встрече в саду,
вспоминает длинные изящные пальцы, играющие с травой, широкие плечи и серые
глаза. В его облике присутствовало нечто поразительно прекрасное.
Странно, но ее мысли совсем не походили на мысли Брэдфорда
Фуллертона, в этот же самый миг размышлявшего о ней. Он стоял у окна в своем
кабинете и смотрел на иву. Свет не горел, китель висел на спинке стула, галстук
лежал на рабочем столе.
Брэдфорд представлял Сирину настолько отчетливо, что
буквально видел солнечные блики, отражавшиеся в ее глазах в тот миг, когда она
протянула ему половинку апельсина… И впервые за время своего долгого пребывания
в Италии он внезапно почувствовал физическое влечение, острое, словно голод.
Тело его требовало ее, как никого другого. Перед самым концом войны он ездил
домой на недельный отпуск и занимался любовью с Пэтти. После приезда в Италию он
хранил ей верность, и у него не было желания нарушать ее. До сих пор… Сейчас же
все его мысли занимала Сирина: ее стройная шея, изящные руки, то, как сужалась
талия, перехваченная тонкими завязками повязанного поверх платья белого
фартука. Это было как сумасшествие. Вот только что он стоял, помолвленный с
самой прекрасной женщиной Нью-Йорка, а теперь неожиданно воспылал страстью к
итальянской служанке. Но имело ли это какое-то значение? Он знал, что нет,
знал, что хотел ее, и не просто физически, – ему хотелось большего от
Сирины. Ему хотелось узнать ее секреты. Хотелось узнать, что таили ее огромные
загадочные зеленые глаза.
Казалось, он простоял так, глядя в окно, долгие часы. И
вдруг совершенно неожиданно увидел ее: подобно величественному призраку, она
прошла мимо дерева и затем спокойно села в темноте. Длинные волосы ниспадали на
плечи и чуть покачивались от дуновения легкого ночного ветерка, глаза ее были
закрыты, тело скрылось под чем-то напоминающим одеяло, когда она вытянула ноги,
устроившись на траве. Фуллертон разглядел голые ступни… И почувствовал, как его
тело напряглось и как все внутри его устремилось к этой таинственной девушке.
Словно потеряв контроль над собой, он отошел от окна, вышел из комнаты, тихо
закрыв за собой дверь, и торопливо сбежал вниз по длинным маршам мраморных
ступеней. Выйдя в коридор, прошел в боковую дверь, которая, как он знал, вела в
сад, и, прежде чем смог остановить себя, беззвучно пошел по траве, пока не
очутился позади нее, зябко поеживаясь на ветерке и дрожа от охватившего
желания. Почувствовав его присутствие, Сирина повернулась и молча посмотрела на
него широко раскрытыми, удивленными глазами. Несколько долгих мгновений он тоже
не мог произнести ни слова. Глаза их встретились, она ждала, он молча опустился
рядом с ней на траву.
– Ты разговаривала со своим деревом?
Голос его звучал нежно, он ощущал тепло, исходившее от ее
тела. Фуллертон не знал, что сказать, и казался сам себе ужасно глупым.
Заглянув в ее лицо, увидел, что оно блестело от слез.
– Сирина? Что случилось?
Девушка после минутного колебания слабо пожала плечами и
едва заметно улыбнулась. Ему захотелось заключить ее в объятия, но он все еще
не осмеливался. Он не знал, что она может подумать, как, впрочем, не знал, что
и сам думал по этому поводу.
– В чем дело?
Она вздохнула и неожиданно положила голову ему на плечо и
закрыла глаза.
– Иногда… – чуть слышно проговорила она в
прохладной темноте, – иногда очень одиноко… после войны. Никого не
осталось. Никого…
Он медленно кивнул, стараясь понять охватившую ее боль.
– Да, очень тяжело… – Затем, не в силах сдержать
вопрос, постоянно вертевшийся у него в голове, спросил: – Сколько тебе лет,
Сирина?
– Девятнадцать. – Голос казался бархатным в
темноте, затем, улыбнувшись, девушка спросила: – А тебе?
Он тоже улыбнулся:
– Тридцать четыре.
Внезапно ему показалось, что теперь девушка приняла его в
круг своих друзей. С прошедшего полудня между ними начало происходить нечто
непонятное. Сирина убрала голову с его плеча, и ему вдруг стало не хватать
этого небольшого давления, и, как никогда прежде, он ощутил страстное влечение
к ней, глаза его жадно рассматривали каждую черточку лица.
– Сирина…
– Да, майор?
Он рассмеялся:
– Ради Бога, не называй меня так!
Его отказ напомнил ей о том, как она набрасывалась на
Марчеллу за то, что та звала ее принцессой, и она тоже рассмеялась.
– Ладно, как же мне тогда звать вас? Сэр? – Теперь
она поддразнивала его скорее как опытная женщина, нежели как девушка.
Он посмотрел на нее пристальным, долгим взглядом своих
глубоких серых глаз, затем прошептал:
– Да… может быть, тебе следует звать меня «сэр».
Однако прежде чем она смогла ответить, он заключил ее в
объятия и поцеловал с наслаждением и страстью, о существовании которой у себя
даже не подозревал. Он чувствовал, как все его тело приникло к ее, руки крепко
сжимали ее в объятиях, ему не хотелось отпускать ее губ. Когда губы ее уступили
его натиску, их языки коснулись друг друга. Он задыхался от желания, когда наконец
отпрянул от нее, а она, казалось, растаяла в его объятиях, издав легкий вздох.
– О, Сирина…
Ничего не говоря, он вновь поцеловал ее. На этот раз дыхание
перехватило у Сирины. Девушка медленно покачала головой, словно стряхивая
наваждение, печально посмотрела на него глазами, полными слез.
– Мы не должны делать этого, майор… Мы не можем.
– Почему?
Он не был уверен, что она ошибается, но знал, что не хочет
останавливаться.
– Сирина…
Ему хотелось сказать, как он ее любит, но это было бы
настоящим сумасшествием. Как мог он любить ее? Ведь он едва знал ее. И все же
он чувствовал, что существовала какая-то необыкновенная связь между ним и этой
девушкой.
– Не надо.
Она подняла руку, и он поцеловал ее изящные пальцы.
– Это нехорошо. У вас своя жизнь. Это всего лишь
колдовские чары Рима, – проговорила она, печально улыбаясь.