Штамп Гименея - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Веденская cтр.№ 36

– И когда же состоится сие знаменательное событие?

– Через неделю! – гордо ответила я.

– Мои поздравления. Рад, что ты нашла того, кто тебя достоин, – справившись с собой, галантно сказал Борис и совсем как когда-то подал мне куртку. Затем отвернулся и пошел к выходу. А я осталась стоять. Хотя больше всего на свете мне хотелось бежать за ним и просить, чтобы он меня простил.

Что имеем – не храним, потерявши плачем. Еще одна прописная истина из арсенала моей мамочки. Впервые я прочувствовала эти поистине глубокие слова лет в четырнадцать-пятнадцать, когда потеряла свою единственную подругу детства. У меня вообще-то с подругами всегда был некоторый необъяснимый напряг, они не уживались рядом со мной, как не растут грибы на асфальте. Вот мальчишки – это да. С ними у меня был контакт, как у ступеней космической ракеты. И все-таки было много такого, о чем с мальчишками не поговоришь. С ними как-то больше носишься, стреляешь из самодельного нагана, ищешь партизан. А вот душевно поговорить, помечтать, глядя на звезды, попытаться угадывать мысли друг друга – это все не с ними. Это все с ней, с Ленкой. Она была молчаливой, но в ее присутствии я могла трепаться часами. Она не была красавицей, но мы заворачивались в комбинации или синтетические занавески и чувствовали себя принцессами. Разве можно почувствовать себя принцессой рядом с чумазым мальчишкой? В общем, жили мы с Ленкой душа в душу, пока не разошлись. Случилось это совершенно незаметным образом, и даже нельзя назвать точный момент, когда рухнула наша многолетняя душевная связь. Скорее можно определить период. Между второй четвертью пятого класса и первой шестого. В этот промежуток. Смешное слово – промежуток. Промеж каких-то уток. Это моя бабуля любила говорить «в этот промежуток». Она, как нормальный член голодного послевоенного общества, была помешана на еде. Душевные треволнения, поиски истины, нравственные метания почитались ею за мелочи. А вот испортить желудок – это было самое страшное преступление, которое только и можно было вообразить. В борьбе за здоровое пищеварение все средства были хороши и не жаль было никаких сил. Бабуся любовно взращивала помидоры, огурцы и всякие там кабачки-патиссоны, гневно выдирая из земли малейшие (даже виртуальные) признаки сорняков. Она растила кур, с благоговением собирая перепачканные в помете яички, и потчевала ими нас с Лариком каждое утро.

– Не буду, не хочу, гадость! – стонали мы, с отвращением уворачиваясь от очередной порции здоровья и сил.

– Вот смотри, испортишь желудок! – гневалась бабуля и сокрушенно уносила яйца в холодильник.

Вторым по тяжести преступлением у нее шло опоздание на обед. Интересно, что в остальном житье-бытье на деревенских просторах являло собой образец безалаберного и безответственного отношения старших к младшим. Иными словами, присмотра за нами не было ровным счетом никакого, в связи с чем мы умудрялись влезать в совершенно немыслимые переделки. Но с половины второго до двух были обязаны явиться на обед.

– В этот промежуток! – каждый божий день кричала нам вслед бабулечка.

– Хорошо! – отмахивались мы и шли откапывать примеченную в лесу мину времен Великой Отечественной.

В промежуток между половиной второго и двумя часами мы стояли перед бабулей как лист перед травою, даже если нашелся целый склад этих самых мин. Потому что в случае опоздания бабуля взорвалась бы куда страшнее. Но в целом такого рода контроль устраивал нас всех более чем. Эта казацкая вольница была недоступна нам с Лариком в городе, где нас выпускали гулять в парк по часам. И потом, где в городе возьмешь старые окопы и заболоченные речки? Так что эти бабушкины «промежутки» мы переносили легко и без излишней трагичности. А вот промежуток, в котором состоялась потеря подруги, был не так быстр и очевиден.

Промежуток длился чуть ли не год и состоял из одной зимы, одной весны и одного лета, в течение которого я была уверена, что все в порядке. Столько лет ведь мы разлучались на каникулах, и это ни разу не создало нам проблем. И, наконец, одной осени, в процессе которой стало окончательно ясно, что порядка никакого нет. Осень, когда мы с Ленкой неожиданно стали проходить мимо друг друга, даже не здороваясь.

Да что там здороваться, мы даже не кивали друг другу. Чужие люди, да и только. Как так получилось? А кто ж его знает. Я ведь тоже не поворачивалась, не кивала и не здоровалась. Наверное, в какой-то момент я предала ее. Думаю, что предала. Вернее, не столько предала, сколько изменила. Стала все меньше времени проводить с ней, все больше с другими, старшими девочками, которые учили меня быть взрослой. Они говорили:

– Что ты носишь эти уродские колготки?

– А что в них уродского? – удивлялась я, но через какое-то короткое время понимала, что да, колготки уродские, и переставала их носить.

А Ленка нет. Ленка не покупала тонкие капроновые колготки, потому что они были слишком дороги. Я предлагала ей свои, но она не брала. Она была гордой. К сожалению. Она предпочитала просто больше не гулять вместе со мной по улицам. Так мы стали меньше проводить времени вместе. Потом я начала краситься, потом заинтересовалась женскими журналами, где обсуждалось уже на профессиональном уровне, что можно делать, носить и думать, а что нет. Ленка в это время занималась совсем другими вещами. Она увлеклась лошадьми и круглыми сутками обихаживала их на конюшне в пригороде. От нее всегда пахло стружками и еще чем-то похожим на бабулин хлев. Потом я страдала от скуки, потому что не поступила с первого раза в институт, а Ленка уже несколько лет как училась в ветеринарном училище. Мы не созванивались. Дружба, без которой, казалось, невозможно было обойтись, рассыпалась сама собой без единого выстрела. Зачахла, как цветок без полива. И мне до сих пор кажется, что если бы я делала больше, чем я делала (а я практически ничего не делала), мы могли бы быть вместе долгие годы. И это бы меня радовало гораздо больше. Потому что сейчас, после того как я официально готовилась вступить в брак с Петечкой, мне больше всего на свете хотелось, чтобы рядом со мной посидела и помолчала она, Ленка.

– И что мне делать? – спросила я у нее.

Она бы улыбнулась, пожала плечами, а потом бы я принялась трещать без умолку о том, что я чувствую, чего мне хочется (и кого), а чего мне не хочется совершенно (и кого).

– Что хочешь, то и делай. А на других наплюй – это же твоя жизнь, – подвела бы Ленка итог.

И тогда бы я с чистой совестью такого бы нагородила! Ой, чего бы я нагородила! Боюсь даже представить, но замужем бы я точно не оказалась. Однако обломись. Никто мне этого не скажет. Ленку я не видела много лет, а Света единственная женщина, с которой я сейчас имела возможность посоветоваться и просто поговорить, говорила и советовала ровно обратное тому, что я хотела слышать. И вообще, мне, может, всего и надо было, что самой потрещать. Я сама для себя проговорила, разложила бы все по полочкам, навела чистоту и ясность в голове, а потом просто сделала бы все, что душа пожелает. А со Светой мне приходилось больше молчать и слушать. Рассудительная, здравомыслящая Света не давала мне и слова вставить.