Уроки зависти - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 37

Люба зашла в кухню, поставила корзину на лавку у стены и взглянула на плиту. Форель уже была залита уксусным маринадом, который придавал ей необычный голубой цвет, и уложена в рыбницу, ее оставалось только разварить, а тесто для пирогов еще подходило в большой деревянной миске, стоящей на углу теплой плиты.

Плита эта была сооружена одновременно с домом, и хотя теперь она топилась не дровами, а электричеством, размеры ее оставались прежними, внушительными, и выглядела она массивно.

Пироги были маминым вкладом в меню сегодняшнего праздничного ужина. Люба считала, что шойфеле – копченой свиной лопатки – будет вполне достаточно, чтобы гости наелись до отвала. Народу-то будет немного, кроме Любиной мамы и Бернхардова отца, еще человек пять всего.

Вообще-то Люба особо не вникала, кто именно придет сегодня к Бернхарду на день рождения, давние ли его друзья с семьями, новые ли какие-нибудь приятели. Маму удивляло такое ее безразличие, а ей оно казалось вполне естественным.

– Мам, для меня все они появились на свет три года назад, – объясняла Люба. – Из одного яйца вылупились. Какое мне дело до подробностей?

– Бернхард был бы рад, чтобы ты уделяла ему внимание, – возражала мама.

– Бернхард рад, что я его жена, – усмехалась в ответ Люба. – Здесь это ценят. Здесь вообще все по-другому, мам. Люди ценят простые вещи. Которых мы и не заметили бы.

Она говорила это и понимала, что все-таки не может объяснить свое ощущение, в ее сознании очень ясное, так доходчиво, чтобы понятно стало даже маме.

– Жаннетта, ну что за мода собаку в кухню пускать? Иди, иди гуляй. – Мама похлопала Тузика по блестящему, как очищенный каштан, боку и указала ему на дверь, через которую только что вошла в кухню сама. Тузик послушно поплелся к выходу, а она обернулась к дочке: – Пора пироги лепить, а тебя нет и нет.

– Давай один большой пирог сделаем, а? – предложила Люба. – Ну не все ли равно, один большой или десять маленьких?

– А начинку куда денем? Не ленись. Люди с удовольствием домашнего поедят.

– Эти люди и так голодными не сидят, – хмыкнула было Люба, но спорить не стала.

В конце концов, ей самой все это нравится – жизнь, полная ежечасного удобства и бытовой красоты, которая наконец ей досталась.

– Смотрю, ты оценила скромное обаяние буржуазии! – так высказалась на этот счет Сашка Иваровская, когда в прошлом году приезжала к Любе в гости.

То есть она не то чтобы именно в гости к ней приезжала, просто консерваторские студенты были с концертами в Баден-Бадене, вот и завернула на денек в Берггартен, благо ехать недалеко.

Вроде бы ничего такого особенного не было в том ее высказывании, но Люба почувствовала себя уязвленной. Никак ей не сбросить с себя эту лягушачью шкурку вечной второсортности! Чего бы она ни достигла, все будут относиться к этому не как к чему-то естественному, а как к поводу для добродушных дружеских насмешек.

– Огурцы вымой, Жаннетта, – сказала мама, заглядывая в принесенную Любой корзинку. – И зелень тоже. А я пока начну тесто разделывать.

Вот что Люба стала делать в Германии спустя рукава – это мыть овощи и фрукты. Она еще в первый свой немецкий год с удивлением обнаружила, что здесь этому придают гораздо меньше значения, чем в Москве. Дома ее с детства стращали микробами и дизентерией, а здесь она своими глазами видела, как двухлетний ребенок катал по полу супермаркета яблоко, время от времени с аппетитом от него откусывая, а мамаша его, ничуть не похожая на бомжиху, преспокойно за этим наблюдала.

Киркина бабушка объяснила это просто.

– Вспомни Гончарова, – сказала она. Люба, как ни напрягалась, не могла вспомнить из Гончарова ни единого слова. – Захар, слуга Обломова, с презрением говорил: «Это же немцы, откуда им и взять грязи?» – И добавила ровно с такой же, как и у Сашки, сниходительной усмешкой: – Видишь, даже Захар понимал. Немцы менее тщательно моют овощи, потому что у них повсюду чистота. И сознание этого сидит у них в голове, даже когда чистота относительная.

После таких снисходительных замечаний у Любы сама собою отпадала охота приезжать в Москву. Вот за последние два года ни разу не была, и нисколько не тянет. Мама к ней сюда приезжает, и достаточно.

«А Леонид Викторович сказал, что германцы не моют овощи, потому что варвары! – злорадно вспомнила она мнение на этот счет Киркиного отца. – И сказал, что это еще со времен Римской империи известно».

Что там было с германцами во времена Римской империи, Люба, конечно, не помнила, но ей было приятно думать сейчас, что Ангелина Константиновна ошибалась со своими насмешками в ее адрес.

Она достала из корзинки огурцы, зелень. Для салатных листьев среди кухонной утвари имелась специальная миска, в которой те особым образом прокручивались, чтобы из них вымывался песок.

На кухонных полках и в шкафах вперемежку стояла посуда, появившаяся здесь и сто, и пять лет назад.

Столетним был медный кофейник – Бернхард с гордостью показал его Любе, когда она впервые вошла в кухню, и попросил, чтобы она непременно им пользовалась, потому что его приобрел самый давний из известных ему предков еще в семнадцатом веке, и с тех самых пор он всегда был у дел.

А всякие штуки вроде приспособления для мытья салатных листьев или для прокалывания яичной скорлупы, чтобы она не лопалась во время варки, – это было куплено уже самим Бернхардом еще до Любиного здесь появления.

Сама она ничего нового в эту кухню не привнесла: ей казалось, что для приготовления пищи для двоих взрослых людей здесь и так всего более чем достаточно.

– А родить ты не собираешься, Жаннетта? – спросила мама.

Люба вздрогнула от неожиданности. Только что мама спрашивала, куда она подевала сушеный укроп, и вдруг… Да еще тем же обыденным тоном!

– Я не беременная, – ответила Люба.

Но маму не провести было уклончивым ответом.

– Я и спрашиваю: не собираешься? – повторила она.

– Мам! – Люба сердито шмякнула в раковину пучок петрушки. – Ну какая мне спешка рожать? Мне двадцать пять лет, а…

– Для первого самое время, – ввернула мама.

«А жизнь здесь такая, столько в ней разного, что рожать – это последнее, что может прийти в голову», – хотела сказать Люба.

Нет, ну в самом деле! Столько всего можно делать, что глаза разбегаются. Шварцвальд начинается в Германии, а заканчивается в Швейцарии и Франции – вон они, обе границы, чуть не из окошка видны. А она и в Париже-то была всего два раза, не говоря про какой-нибудь Лондон!

При мимолетном воспоминании о Париже у Любы даже голова закружилась. Город этот, в который они с Бернхардом поехали вскоре после того как она появилась в его доме, оказался таким пронзительным, таким… ранящим! Его словно острым ножом прочертили по ее сознанию. Она намеревалась бывать там почаще, у нее на этот счет уже сложились вполне определенные планы – и что, отказаться от них?