Не уходи [= Ради Бога, не двигайся ] - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Мадзантини cтр.№ 24

— А ну-ка побежали! — вдруг крикнула она.

И мы пустились бегом, чуть не спотыкаясь друг о друга, потом рассмеялись и, уткнувшись в какую-то стену, обнялись. Мы вытворяли все несуразицы, которые обычно вытворяют влюбленные. А на следующий день, когда мы прощались, Италию снова била дрожь. Она приготовила мне яичницу из яиц от собственных кур, выстирала и выгладила рубашку — а теперь дрожала, пока я ее целовал, и потом, когда я оторвался от нее, дрожать не перестала. Только что зародившаяся любовь, Анджела, полнится страхами, ведь ей еще нет места в мире и не дано ей спокойного прибежища.

* * *

Мобильный телефон дребезжит. Я пристроил его на подоконник, там прием гораздо лучше. Отвечаю я не сразу, открываю окно и только потом нажимаю зеленую клавишу — мне нужен глоток свежего воздуха. Голос твоей матери звучит невероятно близко, никаких шумов, обычных для аэропорта, вокруг нее нет, не слышно даже объявлений об отбывающих и прибывающих рейсах.

— Тимо, это ты?

— Я.

— Мне тут сказали…

— Что тебе сказали?

— Что случилась беда с кем-то из моей семьи… У меня в руке обратный билет.

— Да, да…

— Это Анджела?

— Да.

— Что с ней?

— Она упала с мотороллера, ее оперируют.

— Что именно оперируют?

— Голову.

Она не заплакала, она взревела в трубку — так, словно ее резали на куски. Но рев этот тут же обрывается, вернулся ее голос — подавленный, потерявший звонкость.

— Ты сейчас в клинике?

— Да.

— Что они сказали? Что говорят?

— Они надеются, что все кончится благополучно… очень надеются…

— А сам ты? Что ты скажешь?

— Я тоже думаю, что…

Судорога плача кривит мне рот, но плакать я не хочу.

— Давай надеяться, Эльза… давай надеяться.

Я сутулюсь, высовываюсь из окна… Почему я не падаю? Почему я не падаю туда, вниз, в больничный двор, где сейчас гуляют двое больных, набросив на свои пижамы пальто?

— Когда ты вылетаешь?

— Через десять минут, рейсом «Бритиш-Эруэйз».

— Я жду тебя.

— Послушай, а защитный шлем? Она поехала без шлема?

— Она его не застегнула.

— Как не застегнула? Почему же она его не застегнула?

Вот именно, почему ты, Анджела, забыла про правила? Почему юность до такой степени беспечна? Подарить ветру улыбку, дать полный газ — и пошла ты, мама, в задницу… А ведь ты сейчас матери и голову отсекла, и ноги. Как же ты теперь извиняться-то перед ней будешь, а?

— Тимо?

— Да?

— Поклянись мне… поклянись Анджелой, что Анджела жива.

— Я клянусь тебе. Анджелой клянусь.

Двое больных во дворе остановились, уселись на скамейку, закурили. Возле газонов с цветами идет женщина среднего возраста, в пальто кирпичного цвета. Это человечество, дочка, оно бурлит, оно кишит, оно куда-то карабкается. Человечество продолжается, оно бежит дальше. Что же теперь будет с нами — с тобой, с твоей матерью? Что будет с твоей гитарой?

* * *

Сначала мы занимались любовью, потом замерли, не делали ни одного движения. Сейчас мы лежим и слушаем, как жужжат автомашины на виадуке, жужжат так близко… Кажется, что они проносятся прямо по крыше. Нужно одеваться и ехать домой, но как нелегко выпростаться из этой смолы, она так крепко держит в плену. Сейчас, сейчас… куда они запропастились — эти чертовы носки, и брюки, и ключи от машины… При этом я не шевелю и пальцем. Завтра я уезжаю, мне придется выступать на конгрессе по онкохирургии — да только никакого желания туда переться у меня нет. Италия тихонько гладит мой локоть — это она прикидывает, много ли одиночества навалится на нее через минуту. А я прикидываю, каким будет конференц-зал, и вижу себя в очках, и свою физиономию на фото, рядом с напечатанной фамилией, и каждого из своих коллег с такой же пластиковой карточкой на лацкане, тоже снабженной фото, и гостиничный банный халат, и бар-холодильник, в который можно забраться ночью…

— Знаешь что, поехали-ка со мной.

Ее голова поворачивается на подушке, глаза у нее расширены, в них недоверие.

— Да, да, поехали! Она качает головой:

— Нет, нет.

— Да почему же?

— Мне нечего надеть.

— А ты поезжай прямо в трусиках. Ты в них замечательно выглядишь.

Через час или два, уже глухой ночью, я с красным карандашом в руке правлю свой доклад, перечитываю его снова и снова, что-то подчеркиваю, что-то убираю и добавляю и в конце концов звоню ей. Ты уже спала?

— Мне ведь лучше не ехать, правда?

— Я заеду за тобой в шесть. Не рано?

— Если передумаешь, не беспокойся. Я пойму.

В шесть утра она уже стоит у дороги, подкрашенная по всей форме. Странная клоунообразная фигура, маячащая в сером свете начинающегося дня. Целую ее. Кожа у нее ледяная.

— Ты давно меня ждешь?

— Я только что подошла.

Какое там «только что», она совсем закоченела. На ней черный жакет с подбитыми ватой плечами — слишком массивными, доходящими до шеи, — с куцыми рукавами. Кисти рук в каких-то разводах и от этого похожи на мраморные. В машине она потирает ладони, опустив их на колени. Я включаю печку на максимум, нужно побыстрее нагнать тепла. У нее отрешенное выражение лица, замерзли даже глаза. Она не шевелится, не стремится устроиться поудобнее, остается как есть: сидит напряженно, не облокачиваясь на спинку. Но потом понемногу расслабляется от тепла, а машина тем временем бежит по пустынной полосе автострады. Я дотрагиваюсь до кончика ее носа:

— Ну что, уже лучше? Она улыбается и кивает.

— Здравствуй, — говорю я.

— Здравствуй, — отвечает она.

— Как поживаешь? — спрашиваю я и просовываю ладонь между ее коленями.

Городишко этот состоит из туфовых построек, улочек с односторонним движением и стрелок, усердно отсылающих тебя на внешнюю, обводную магистраль. Завожу машину на стоянку. Мы предварительно договорились, она знает, что я заказал для нее отдельный номер. Рисковать мне не стоит — на конгрессе будет тьма коллег, должен приехать и Манлио. Приближаясь к подъезду гостиницы, мы делаем вид, что не знакомы. Италия волнуется, куда нужно идти, она не знает, но выступает весьма надменно. С собою она захватила чемодан на колесиках, слишком большой для такой короткой поездки. Чемодан наполовину пуст, она, чуть склонившись набок, вышагивает с ним рядом. Я-то привык к таким коротеньким командировкам, на этот случай у меня кожаный саквояж — небольшой, удобный, элегантный — подарок Эльзы. Сегодня утром я без привычного живота — затянул ремень на лишнюю дырку. Двигаюсь легко, настроение у меня преотличное, я чувствую себя школьником, отправленным на экскурсию. Догнав ее, провожу ладонью по ее заду. «О, синьорина, пардон, тысяча извинений!» Она сохраняет серьезность, не оборачивается, не удостаивает меня взглядом, она знает, что здесь она чужая. На ней этот неимоверный жакет и юбка, чуть длиннее, чем нужно, — попытка не слишком бросаться в глаза.