Рожденный дважды - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Мадзантини cтр.№ 20

Как та баржа, что мы видели на Неретве,

красный туман — твоя грудь,

мои смелые ноги — половодье.

Вышло палящее солнце и высушило даже грязь,

ты, как ленивая корова, терла языком

по бочажкам, где ныли комары.

Я опрокинулся, словно остов,

и все жду, когда твои губы

коснутся моих костей.

— Ты влюбился?

— Она меня бросила. Вышла замуж за другого, — смеется Гойко.

У меня текут слезы, я говорю, что мой брак — это только фарс, я тоже ною, как те комары. Гойко спрашивает, люблю ли я Диего.

— Нет.

— Тогда у меня есть надежда…

Сараево снял свой олимпийский наряд. Нет больше флагов, огромных рекламных плакатов, рассчитанных на иностранцев. Город — как дом, из которого уехали гости. Тихий и скромный, он стал еще красивее.

На следующий день я оказалась в церкви Святого Сердца Иисусова на крестинах, очень скромных и трогательных в своей простоте. Священник произнес несколько теплых слов, обводя взглядом собравшихся.

На головке у Себины — белый чепчик с оборкой, такой большой, что кажется, будто это нимб, и сама она как маленькая святая с красными щечками. Глубокий, какой-то неземной взгляд.

Милая Себина, я снова думаю о тебе, янтарные лучи играют на стенах собора, совершается таинство крещения, какой странный день. Ты, окруженная мусульманскими родственниками, освобождаешься от первородного христианского греха. Твоя безмятежность рождала покой во всем, передавалась от тебя моим рукам. Ты — божественное сияние, воплощенная мудрость. Ты будешь любить свежую питу и мультфильмы про Симпсонов, у тебя будут рыба-нож бланша, самые неаккуратные в классе тетради и самые быстрые в районе Ново-Сараево ноги.

Чувствую, что рядом со мной кто-то стоит. У меня слабеют ноги, бледнеет лицо, сердце уходит в пятки. Боюсь выронить ребенка. Я не поворачиваю головы, я знаю, что это он. Это его локоть, его запах. Крепко сжимаю Себину, она почти ничего не весит, но я все равно боюсь, что не удержу ее. Это он. Только он может возникнуть из ниоткуда. Он ненормальный, его не волнует, что я могу грохнуться в обморок.

Он придвигается к моему уху и шепчет:

— Я — крестный отец.

Теперь мне все понятно… почему здесь и сегодня. Бархатный, с хитрецой взгляд Гойко. Потом, когда я стукну его в живот, он признается: «Ты не знаешь, как я мучился, чтобы не проговориться. Но я обещал». И мне ясно, что именно этого я ждала, именно этого просила у Бога, просила у каждого, кто входил в эту церковь.

Кровь понемногу приливает к моим щекам, бежит по венам. Теперь я могу повернуться, взглянуть на него… рука, прядь волос, джинсы.

Однако не он крестный отец. Потом Гойко скажет, что ему бы хотелось видеть нас двоих, меня и Диего, крестными Себины, но были кое-какие родственные обязательства. И что Диего попросил выбрать меня, «тогда она точно приедет». Он был не уверен, что успеет, ехал два дня и две ночи, пропах аэропортами, залами ожидания.

Я подхожу к купели, рядом со мной мужчина с пышными черными усами — брат Мирны.

Эти крестины — наш праздник. Когда священник окропляет тело Себины, я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Диего.

За длинными столами, вынесенными на улицу из небольшого ресторанчика в горах, у входа в который стоит огромное чучело медведя, мы едим форель и босански лонац, празднуем крещение Себины. Я много говорю, освобождаю горло и сердце. Мы с Диего держимся за руки под столом, украдкой. Эти руки дрожат, обжигают. Наши руки снова вместе. Он удивлен, что я сдалась. Возможно, он мне не верит. Пьет и потеет. Он и представить себе не мог, чтобы с меня так быстро слетела спесь. Смотрит на мою новую стрижку, лицо без макияжа.

— Ты помолодела, а я постарел.

И показывает седые волосы на отросших висках. Он похудел, загрубел на солнце и, может быть, поэтому кажется старше. На несколько месяцев. Наклоняет голову, втягивая носом запах из-под мышек, извиняется: чуть сполоснулся в аэропорту, в туалете, три дня не снимает одну и ту же майку.

— И где ты был?

— На другом конце света.

Он увязал в болотистых реках, рисковал остаться без ног или даже погибнуть посреди колонии безмятежно выставляющих спины кайманов. Фотографировал старого перевозчика в бамбуковой лодке, набитой высушенными под солнцем шкурами. Чувствовал себя хорошо, вроде бы все прошло. Попробовал даже затащить в постель одну девушку-немку. Это было в бунгало, у кровати жужжал вентилятор. Девушка встала, чтобы закрыть дверь, — боялась змей. И пока она шла — всего-то несколько шагов, — он посмотрел на нее и понял, что ничего не получится.

— Обманщик! И что ты ей сказал?

— Сказал, что у меня понос. Просидел в туалете, пока она не ушла.

Смеется. Он думал, что все прошло. Вставал на рассвете, солнце катилось по плоскогорью, красное, «как чупа-чупс, полный красителей», заряжал фотоаппарат, шел в лес, к поселкам собирателей каучука, «серингуэрос». И в голове у него зрела мысль остаться, поселиться там монахом-отшельником. Смотрит на меня, улыбается, встряхивает головой:

— Но я же не монах, крошка…

Когда пришла телеграмма от Гойко, он побросал в рюкзак все свои вещи и побежал прямо под проливным дождем, вытянув руку в надежде, что его подберет какой-нибудь грузовик, попутная машина. В конце концов остановился полицейский джип. В этом джипе он, промокший до нитки, ехал через тропический лес. Его спасители — крепкие смуглолицые парни — больше походили на дьяволов, чем на ангелов-хранителей. «Если она приедет в Сараево, — повторял он про себя, — значит, тоже скучает».

Он бодает меня головой, как бык:

— Гляди на меня, несчастная, тебе никуда от меня не деться! Я тебя украду.

Страдание сделало его более мужественным, более смелым. Повзрослевший хулиган. Тянет меня танцевать на лужайку. У него сильные руки, обнимает меня уверенно, как муж. Берет меня за волосы, будто это не голова, а кукурузный початок, прижимает мои губы к своим, дышит мне в рот. Взгляд угрожающий, как у каймана, — только глаза на поверхности воды.

— Гляди на меня!

— А я что делаю?

— Я тебя люблю.

Он танцует как бог, я в его руках — тряпичная кукла. Плечи отведены назад — ни дать ни взять танцор фламенко. Бедра извиваются, безумные ноги подламываются, как у Майкла Джексона. Куда затянет меня этот сумасшедший? В ад? В рай? Стараюсь не думать об этом, впиваясь губами в его губы.

— Это будет праздник, крошка, каждый наш день будет праздником. Я дам тебе все, вот увидишь.

Вечереет, солнце ушло с поляны, где мы расположились. Себина в мятых одежках, оборочки обвисли — маленькая овечка, перепачканная молоком, — уснула на моем плече, потной головкой прижимается к блузе. Запах ее тельца — сладкий мед в сотах пчелиного улья. Что-то неосязаемое парит в воздухе, вьется за жужжанием пчелы… ощущение, что жизнь — как цепочка, звено за звеном, тянется дальше.