В этом месяце лагерь покинуло много ребят. На прощание с
родными им давали неделю, последняя ночь в семье становилась особенно
мучительной и трудной. Ребята делились воспоминаниями, стараясь не заплакать.
На следующий день, провожая Кена к автобусу. Так плакал не
стесняясь. Ему не верилось, что Кен покидает их, но по крайней мере теперь он
был свободен.
— Береги себя, — сдавленно говорил Так. — Не
забывай, как мы с мамой любим тебя. — Как и подобало американцам, они
отдали сына родине, а сами по-прежнему оставались за колючей проволокой, как
преступники.
— Я люблю вас, — крикнул Кен с подножки автобуса,
и его родители смутились. Салли и Тами плакали, Хироко боролась со слезами,
укачивая на руках малыша. Она уже успела попрощаться со столькими хорошими
людьми, как и все остальные. С некоторыми из них ей предстояло встретиться еще
раз, с другими она рассталась навсегда. Автобус тронулся с места. Глядя ему
вслед, Хироко помолилась о том, чтобы Кен уцелел. Вернувшись в крохотное
жилище, Такео снова заплакал, приклеивая к окну звезду так, чтобы видели все.
Такие звезды виднелись уже на нескольких окнах. Стоя вокруг
Така, все думали о Кендзи. Для них наступало тревожное время — время надежды,
гордости и страха.
Вскоре после расставания они получили письмо от Кена.
Он находился в лагере Шелби, на Миссисипи, и сообщал, что
попал в 442-й полк, в боевую команду. В команде попадалось много японцев-нисей,
были и уроженцы Гавайских островов. Интересно, писал Кен, несмотря на то что
Гавайи ближе к Японии, их жителей никуда не переселяли. Письма были бодрыми и
возбужденными. Перед отплытием для солдат устроили пышную церемонию в Гонолулу,
на территории дворца Иолани. Судя по письмам, которые семья перечитывала по
многу раз, Кен был в восторге — и оттого, что покинул лагерь, и оттого, что
смог исполнить свой патриотический долг. Несмотря на первое сопротивление, он
уже давно смирился с неизбежным и вскоре отправил родителям свою фотографию, на
которую снялся в парадном мундире. Рэйко бережно поставила ее на стол, сделанный
руками Така, и показывала всем друзьям. Казалось, для нее эта фотография стала
святыней, и почему-то это тревожило Хироко. Она хотела, чтобы Кен был с ними
рядом, но понимала его желание воевать, защищая свою страну.
Вести от Питера стали приходить чаще. Он по-прежнему
оставался в Северной Африке — к сожалению, там же были и немцы. Из писем,
несмотря на все усилия цензоров, Хироко понимала: в Африке идут ожесточенные
бои. Но по крайней мере в июне Питер еще был жив, как и Кен.
В июле в лагере началась серьезная вспышка менингита.
Несколько стариков умерли первыми, дети помладше быстро
заражались и доходили до критического состояния. Матери дни и ночи сидели рядом
с ними, но не могли спасти от смерти. Жизнь в лагере то и дело омрачали
похороны с непривычно маленькими гробами, которые опускали в узкие могилы,
вырытые в пыльной земле. Для Хироко это было невыносимо — особенно теперь,
когда она тревожилась за Тойо, еще совсем малыша. Ему едва исполнилось четыре
месяца. Но однажды, жаркой летней ночью, заболел не Тойо, а Тами. Когда она
ложилась в постель, ей было немного жарко, но позднее, вставая покормить сына,
Хироко услышала, как Тами плачет. Хироко до сих пор кормила малыша грудью, он
постоянно был голоден. Часто ей приходилось вставать по два-три раза за ночь.
У бедной Тами начался жар, опухла и не поворачивалась шея.
На следующее утро она стала бредить. Так отнес ее в лазарет и оставил с Рэйко.
Битва со смертью продолжалась много дней подряд. Большую
часть времени Тами оставалась без сознания. Отдав Тойо на попечение дяди,
Хироко по очереди с Рэйко ухаживала за девочкой, иногда Такео подменял
кого-нибудь из них — прикладывал к голове дочери холодный компресс,
разговаривал с ней, пел песню. Так старел на глазах. Он был особенно привязан к
Тами, и Рэйко понимала: если Тами погибнет, вместе с ней погибнет и Так.
— Не дай ей умереть, прошу тебя… Хироко, не дай ей
умереть, — однажды ночью со всхлипами взмолился он, и Хироко ласково
обняла его.
— Она в руках Божьих, Так. Он позаботится о ней, надо
только довериться Ему. — Эти слова вдруг воспламенили в нем ярость.
— А Он позаботился о нас, отправив сюда? — выпалил
он и тут же пожалел о собственных словах. Хироко изумилась его неожиданной
вспышке. — Прости… — хрипло пробормотал он, — мне очень жаль.
Хироко понимала его. Несмотря на все старания, жизнь в
лагере по-прежнему была суровой.
Вскоре состояние маленькой пациентки ухудшилось, и Хироко
стала дежурить у постели Тами каждую ночь, стараясь помочь ее родителям. Она
приходила домой, только чтобы покормить Тойо, а затем снова отправлялась
подменить Така или Рэйко, чтобы дать им возможность отдохнуть. Оба они
выглядели ужасно, Тами не становилось лучше. Хироко без устали ухаживала за ней
— обмывала, делала компрессы, поила, а молодой фельдшер, с которым она давно
познакомилась, помогал ей. Его звали Тадаси, он прибыл со своей семьей из
Танфорана. Он сильно хромал, и Хироко поняла, что он переболел полиомиелитом.
Еще раньше она была поражена его внимательностью к пациентам. Год назад он
Закончил Беркли и подписал присягу не задумываясь. Но из-за хромоты попасть в
армию даже не надеялся. Он был одним из немногих молодых людей, оставшихся в
лагере, кроме «нет-нет ребят», которые отказались подписать присягу, и
недовольных, которые каждое утро маршировали на военный манер, носили эмблемы
на свитерах и распространенную среди них стрижку, как символы отрицания. К тому
времени все, кто мог, уже ушли в армию. Но Тадаси остался и работал в
лазарете. — Кроме того, он был талантливым музыкантом — Хироко играла
вместе с ним в оркестре. Юноша держался дружески, Хироко нравилось работать с
ним.
Своей живостью и усердием в работе он напоминал Юдзи.
Но особенно внимательным он был к малышке Тами, делая все,
чтобы помочь ей. Хироко как-то услышала, что в Японии род, к которому принадлежит
этот высокий худощавый юноша с застенчивой улыбкой, считается очень знатным и
древним. Сам Тадаси был кибей — родился в Штатах, но, прежде чем поступить в
Беркли, учился в Японии.
— Как Тами? — спросил он, зайдя в палату однажды
вечером. Болезнь продолжалась уже восемь дней. Другие дети либо умирали, либо
поправлялись, а Тами вновь начала бредить. Заливаясь слезами. Так ушел домой с
Рэйко.
— Не знаю, — со вздохом ответила Хироко, не желая
признаваться, что они наверняка потеряют малышку.
Присев рядом с Хироко, Тадаси протянул ей чашку чаю.
Хироко выглядела совсем обессилевшей.
— Спасибо. — Она улыбнулась. Этот привлекательный
юноша казался ей совсем ребенком, несмотря на то что был старше ее на четыре
года. После рождения Тойо Хироко повзрослела, а иногда даже чувствовала себя
совсем старой.
— А как твой малыш?
— С ним все в порядке, слава Богу, — с улыбкой
отозвалась Хироко, вспомнив о Тойо и одновременно с ужасом думая о том, что
может случиться с Тами.