Цветочный крест [= Роман-катавасия ] - читать онлайн книгу. Автор: Елена Колядина cтр.№ 32

— Ну? — не поверил Извара Иванович.

— Ишь, ты! — Василиса двумя перстами левой руки отерла заеды на устах, правой же поскребла под оголовником.

— Вот будто бездонный тот горшок, — изгребая поверху собственную миску пястью и сам зело дивясь, уточнил Путила.

— Ну, положим, накрошу я три репы и меру брюквы, сварю, — Мария нарочно обрисовала картину варенья собственными дланями, а не руками холопки, дабы выказать cвою хозяйственную хватку. — А припрется хавать прорва батюшек. И всем хватит той репы? Это как же?

— И-и! И чего здесь дивного? — гордо отворотя нос в сторону, хмыкнула Матрена. Она зело не любила, когда кто-либо баял более дивные новины, чем она, благонравная вдова. — Иисус Христос накормил тучу хавальщиков тремя хлебами и пятью рыбами. А тут — репы котел! И ничего здеся дивного нет. Знай, жижи тайком подливай да черпай!

— Ну, не знаю, баба Матрена, — недовольно промолвил Путила. — А только про тот горшок везде по Москве бают.

— Казна государева тоже бездонная, — кинулась Мария защищать перед Матреной мужа. — Вона, нас сколько едоков у царя батюшки, и всем-то он пищи даст. А ведь тоже народу всегда по-разному. То помрут все, изверги, то, наоборот, наплодятся неуборно.

Опровергнуть сий чудный дарственный дар царя Алексея Михайловича Матрена не посмела. И Путила взялся сказывать другую новину.

— А государь-то наш умен! — начал он от печки. — Корыстолюбым боярам не дает разгуляться, бо держит порядок! Не за бороду, так за елду на правеж приведет!

Начало новины всем очень понравилось. Слушатели с удовольствием переглянулись и вперились в Путилу, предвкушая комедиальных событий. Лишь Феодосия пребывала в своих мыслях. Перста ея то перебирали невидимые звончатые гусли, то складывались ноготок к ноготку, так что ваялось ожерелье розового бисера. А то и шепотала Феодосья неразборчивыми словесами.

— Повелел Алексей Михайлович проверить, как правят и волю его выполняют наместники в Уломской земле, — с удовольствием вещал Путила. — Ибо дошли до Москвы жалобы на неправые суды в Уломе. А сиживали там бояре Васильчиковы — отец и сын. Доложили царю, что правят Васильчиковы воровски и все больше в свою мошну.

— По-родственному! — с ухмылкой крякнул Извара Иванович.

И все тоже ухмыльнулись, де-мол, знаем мы методы правления эдаких поганых бояр Васильчиковых, не первый день пажить топчем.

— И попросил тогда смиренно Алексей Михайлович прислать ему из Уломы для врачевания горшок блох. Бают, блох этих как-то там настаивают на водке и опосля с осторожностью втирают в царские чресла.

Матрена важно качнула главой и сложила руки перевязью на грудях, дав понять, что метод сий лечебный, действительно, существует и ей, повитухе, знаком.

— Горшок примите мой — отписал государь наш с гонцом Васильчиковым, бо в расход вводить эдаких покорных добрых бояр аз не намерены, а уж блох нижайше прошу изловить в короткий срок и выслать в Москву. Ибо, бают доверенные люди, что в Уломской земле самые целебные блохи государства Русского. Это царь, значитца, так псам тем отписал.

Василиса, Извара, Матрена дружно повалились в бока от смеха.

— Лих наш царь!

— Так и надобно с нашим народом, — промолвил высоким от смеха голосом Извара Иванович, — народ-то нынче лукав! Все бы самому лакомиться!

— Получили Васильчиковы указ и горшок, да так и повалились в шубах гонцу в ноги. Мол, смилуйся, добрый человек, как же мы блох изловим и в горшке удержим? Али оне будут сидеть там да дожидаться? На то она и зовется блоха, что скачет, как ошалелая. Может, царь наш батюшка, благодетель, на клопов согласиться? Гонец — аж, кровью налился. Да вы что, молвит, псы, может, ищо тараканов государю отправите от щедрот ваших?! Так-то вы на милость его отеческую отвечаете? Алексей Михайлович живота своего на вас не щадит, а вы блох пожалели? Васильчиковы переглянулись, за шеи подержались да стали золото взамен блох предлагать. Гонец ни в какую! И в тот же час убыл с пустым горшком и докладом Васильчиковых, что блохи в Уломе все перемерли по воле Божьей. А следом оне, Васильчиковы, доверенного человека посылают, чтоб разузнал все доподлинно через своего человека в царских палатах. Тот человек и рассказал, как все было. Подали Алексею Михайловичу пустой горшок. Да еще прилгнули, де, мол, молвили Васильчиковы: «Уломским блохам — царь не указ!» Государь, знамо дело, рассвирепел, аки лев. И молвит грозным гласом, но с болью в душе: «Это как же псы Васильчиковы об народе моем заботятся, если даже блохи у них от бескормицы преставились? Это как же народ мой в Уломе без блох бедствует? Всяко было в землях русских при иных правлениях: хлеба иной раз недоставало, соли. Но, чтоб блох?! Али мне за персидскими блохами гонцов за море посылать и там ажиотаж делать? Али так оскудела земля русская, что и насекомого царю для врачевания не сыскать? Повесить Васильчиковых! Но перед тем на правеж и выбить штраф!»

— Ну, молодец царь Алексей Михайлович, прижучил воров! — вдарил себя по стегну Извара Иванович.

И жены дружно плеснули по ляжкам.

— А то — что же? — грохотал Извара Иванович. — Лих срать, а как царю нужда, так нечего взять?

Феодосья подняла главу и обвела родню блуждающим взглядом. Озирая стол, Феодосья шевелила губами и трепетала бровями: «Чего это смеются все?» Она уж битый час, с тех пор, как Мария утащила ея из обеденных хоромов под предлогом плача новорожденного Любима, пребывала в смятении чувств. Любим спал, как заговоренный. Поэтому долго отсутствовать за столом повода не было. И Мария успела лишь нащипать Феодосью за бок да двоицу раз назвать «глупищей» и «дурной девкой».

— Ты чего себя в руках-то не держишь? Али хочешь, чтоб батюшка с Путилой прознали про твою затею на скоморошьи глумы взирать? Хочешь, чтоб догнали оне с людьми скомороший обоз и зарубили всех до одного?

— Мариюшка, да ведь Путила сказал, что убил он скомороха синеглазого! — вцепилась в рукав сродственницы Феодосья.

— Ты слушай более! Мужик насчет баб ети и бийц бить завсегда соврет! Я так полагаю, что облевали оне друг друга матерно вослед и разошлись. Почто скоморохам с тотемским обозом связываться? Чтоб наши мужики медведей ихних наетили?

Мария сыпала матерными лаями, бо была вящее зла на Феодосью.

— А глаза синие?!

— Глаза-а синие! — передразнила Мария. — Подпупи-и-е рыжее! А у кого глаза не синие? Покажи такого! Давай-ка, приободрись, а то сейчас ты на образ, как неподоенная! А ежели спросит Путилушка, чего затуманилась, отвечай, что томишься, бо сватают тебя за Юду, а ты боишься мужатицей делаться. Лги чего-нибудь-то, али учить тебя надо?

— Уластила Любима, сразу и присонмился, — медовым голосом пояснила Мария, когда обе оне вернулись в обеденные хоромы.

Золовка посадила Феодосью возле себя и принялась наливать ей меду.

Феодосья колебалась в мыслях, как на мосточках. То виделось ей с горестию, что Истома лежит на снегу в луже крови, неживой, али того хуже, стонет и зовет ее, Феодосью. То Истома лежал так же окровавленный, но в обозе, и глава его хмельная лежала на коленях у голопупой плясавицы. «Ах, блудища!» — шевелила Феодосья губами и с ревностию сжимала дланями шерстяную поневу. Но, наконец, Мариины медовые чарки подействовали в нужном направлении, и Феодосья с облегчением измыслила, что скоморох ея жив-здоров, чего и вам желает. А окровавил брат Путила рыжего кукловода, да и то самую малость. Она судорожно вздохнула, расправила поневу на коленях и подняла главу, бормоча: «А чего же смеются все? Али глумы веселые?»