«Линкольн» для адвоката - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Коннелли cтр.№ 67

– Мне пора идти.

– Побудь еще немного.

Мэгги уступила, но напряженно сидела на краю кровати. Я чувствовал, что она старается уловить слова рифмовки. Для этого требуется тренированное ухо и время. Следующая песня называлась «Жизнь продолжается», и я наблюдал, как напряглись ее шея и плечи, когда она разобрала слова.

– Можно, я пойду, пожалуйста? – попросила она.

– Мэгги, побудь несколько минут.

Я протянул руку и уменьшил звук.

– Слушай, я совсем выключу, если ты споешь мне, как раньше.

– Не сегодня, Холлер.

– Никто не знает Свирепую Мэгги Макфиерс так, как знаю я.

Она улыбнулась, и я молчал, вспоминая те времена.

– Мэгги, почему ты со мной остаешься?

– Я же сказала, что не могу остаться.

– Нет, я не имею в виду сегодня. Я говорю о том, как ты остаешься лояльной ко мне, не очерняешь меня перед Хейли и оказываешься на месте всякий раз, когда я в тебе нуждаюсь. Вот как сегодня. Не много мне известно людей, чьи бывшие жены по-прежнему хорошо к ним относятся.

– Не знаю. Наверное, потому, что вижу в тебе задатки хорошего мужа и хорошего отца, каким ты однажды станешь.

Я кивнул, надеясь, что она права.

– Расскажи мне что-нибудь. Чем бы ты занималась, если бы не могла быть прокурором?

– Ты серьезно?

– Да, кем бы ты была?

– Я никогда по-настоящему над этим не думала. Сейчас я занимаюсь именно тем, чем всегда хотела заниматься. Мне повезло. С какой стати мне желать что-либо менять?

Я открыл пузырек с тайленолом и проглотил две таблетки не запивая. Следующая песня была «Так много слез», еще одна баллада для потерянных и пропащих. Она казалась подходящей к моменту.

– Наверное, я была бы учительницей, – произнесла Мэгги. – В начальной школе, где маленькие девочки вроде Хейли.

Я улыбнулся:

– Миссис Макфиерс, миссис Макфиерс, собака съела мое домашнее задание.

Она двинула меня кулаком по руке.

– На самом деле это славно, – сказал я. – Ты была бы хорошей учительницей… кроме тех случаев, когда оставляла бы детишек в наказание после уроков без права освобождения под залог.

– Смешно. Ну а ты?

Я покачал головой:

– Из меня бы не получился хороший учитель.

– Чем бы ты занимался, если бы не был адвокатом?

– Не знаю. Но у меня есть три лимузина. Думаю, я бы мог организовать прокат лимузинов с шофером, возить людей в аэропорт.

– Я бы тебя наняла, – улыбнулась Мэгги.

– Отлично. Вот уже один клиент. Дай мне доллар, и я прилеплю его к стене клейкой лентой.

Но добродушное подшучивание не срабатывало. Я откинулся назад, прикрыл ладонями глаза и попытался отогнать прочь из памяти этот день, отогнать воспоминание об Анхеле Левине, лежащем на полу в своем доме, со взглядом, устремленным в вечно черное небо.

– Знаешь, чего я раньше всегда боялся?

– Чего?

– Что не распознаю невиновности. Что невиновность будет тут, прямо у меня перед глазами, а я ее не замечу, не разгляжу. Речь не о вердикте «виновен – невиновен». Я имею в виду именно невиновность. Невиновность, неиспорченность, простосердечие. Но знаешь, чего мне на самом деле следовало бояться?

– Чего, Холлер?

– Зла. Зла в чистом виде.

– Что ты хочешь сказать?

– Большинство людей, которых я защищаю, не олицетворяют собой зло, Мэгги. Они виновны – да, но они не есть зло. Понимаешь, о чем я? Тут есть разница. Ты слушаешь их и слушаешь эти песни – и осознаешь, почему они сделали именно такой выбор, почему их жизнь сложилась так, а не иначе. Люди просто стараются устроиться, стараются выжить с тем, что им дано, но начать с того, что некоторым из них и не дано ни черта! Но это не есть зло. Зло – это другое. Оно есть, оно существует, и когда оно проявляется… Я не знаю… Не могу объяснить.

– Ты пьян, вот в чем все дело.

– Мне следовало опасаться одного, а я опасался противоположного.

Она протянула руку и погладила мне плечо. Последняя песня была «Жить и умереть в Лос-Анджелесе», моя любимая на этом самодельно записанном диске. Я начал тихонько мычать в такт, а потом, когда зазвучал припев, стал подпевать.

Скоро я уронил руки на кровать и уснул прямо в одежде. Я так и не услышал, как женщина, которую любил больше, чем кого-либо в жизни, покинула мой дом. Потом она мне скажет, что последнее, что я пробормотал, засыпая, было: «Я больше не могу».

И говорил я вовсе не о пении.

Среда, 13 апреля

Я проспал почти десять часов, но когда проснулся, было все еще темно. На плейере светились цифры 5.18. Я попытался погрузиться обратно в сон, но дверца уже захлопнулась. К 5.30 я выкатился из кровати; покачнувшись, обрел равновесие и двинулся в душ. Стоял под его струями до тех пор, пока горячая вода в баке не сделалась холодной. Тогда я вышел и оделся, экипируясь для очередного дня сражения с судебной машиной.

Было по-прежнему слишком рано, чтобы звонить Лорне, уточнять расписание на день, но я держу на своем письменном столе календарный план, всегда соответствующий текущему моменту. Я пошел в кабинет с ним свериться, и первое, что заметил, была долларовая бумажка, прикрепленная клейкой лентой к стене над столом.

Мой адреналин подскочил на несколько пунктов, а мозг стремительно заработал: я решил, что деньги на стене оставил какой-нибудь незваный гость в качестве угрозы или некоего послания. Потом я вспомнил.

– Мэгги, – вслух произнес я.

Я улыбнулся и решил оставить долларовую банкноту на стене. Потом вытащил из портфеля календарь и проверил свое расписание. Похоже, утро у меня свободно до одиннадцати часов, когда должны начаться слушания в Высшем суде долины Сан-Фернандо. Разбиралось дело одного повторного клиента, которому вменялось хранение наркотиков и соответствующих принадлежностей. Чепуховое обвинение, едва ли достойное затрачиваемых денег и времени, но моя клиентка, Мелисса Меткофф, уже и так находилась на испытательном сроке за целый букет правонарушений, связанных с наркотиками. Если же при этом она попадалась даже на такой малости, как хранение наркоманской аптечки, ее условно-испытательный срок летел ко всем чертям и в результате ей грозил срок от шести до девяти месяцев.

Это все, что имелось в моем календаре на сегодня. После суда в Сан-Фернандо мой день был свободен, и я мысленно поздравил себя за прозорливость, которую, видимо, включил, оставив себе остаток дня после этого слушания свободным. Конечно, при составлении графика я не знал, что смерть Анхеля Левина швырнет меня в неурочный час в «Четыре зеленые полянки», но все равно интуиция оказалась на высоте.