— Он разрешил мне выбрать из своей доли сокровищ любую вещицу, — добавил Эвр и принялся, не дожидаясь позволения, рыться в заплечном мешке Аякса. — Вот я ему за это подводную лодку и подогнал. Все равно ее скоро у меня отберут.
— Ладно, — сказал Агамемнон, забираясь обратно в одну из колесниц. — Прощайте, друзья!
— Постой, — взревел Аякс, спрыгивая на берег, — я что-то не врубился, ты разве с нами домой не поплывешь?
— Не-а, — мотнул головой Агамемнон, — еще немного попутешествую по Аттике, дай Зевс…
— Юпитер! — поправил царя Эвр.
— Ну да, Юпитер, — согласился Агамемнон, — Так вот, если мне повезет, может, новую благоверную себе найду.
— Ну что ж, надеюсь, так все и будет, — рассмеялся Аякс. — Только ты на будущее учти: большие груди не залог семейного счастья. Уж я то по себе знаю.
— Спасибо, я это учту, — ответил Агамемнон, резко срывая колесницу с места.
На востоке забрезжил рассвет.
Еще немного постояв на песчаном берегу и подождав, пока осядет пыль, поднятая исчезнувшей вдали колесницей Агамемнона, Аякс в слегка расстроенных чувствах снова забрался на борт железного кита.
— Послушай, Эвр, — вдруг спросил он, заметив вдалеке, у высокого холма странное мельтешение. — Что это там происходит?
— Да не здесь, не здесь — левее, — донес прохладный утренний бриз чьи-то раздраженные голоса. — Баран сатиров, я говорю — левее…
— А, это… — Эвр беззаботно махнул рукой. — Не обращай внимания, это Ромул с Ремом город Рим основывают. Уже вторую неделю удобное место ищут, чтобы все дороги в этот город вели.
— Да, дела, — удивленно прошептал Аякс и, обняв Идиллию за хрупкие плечи, нараспев прочел:
В потоке вечности сменялись временем эпохи,
Горел костер из человечьих душ.
С Олимпа сыпались обычные упреки,
Текла по скулам Вечности густая смерти тушь.
Мы уходили, герои, боги,
И время затирало наши имена.
Исчезнут вскоре и небесные чертоги,
Но неизменными останутся слова.
Слова о тех, кто жил, любил, сражался,
Кто след свой в Вечности забыть хотел,
Кто все мечтал и ничему не удивлялся,
Кто верил в лучший свой, иной удел…
И, наверное, это были самые прекрасные строки из всего сочиненного когда-то великим греческим героем Аяксом, сыном Оилея.
Эпилог
КОНЕЦ ДАЛЕКИХ СТРАНСТВИЙ
Нарисованной голой феминой Алкидий остался очень доволен. Теперь к фемине следовало пририсовать пару — достойного маскулинума, но этим пиктографическим планам так и не суждено было осуществиться.
Грек уже занес руку с острым камешком для первого штриха, когда из недр пещеры появился всклокоченный Фемистоклюс.
Алкидий вскрикнул и выронил орудие наскального творчества…
Глаза у Фемистоклюса почему-то были такого же синего цвета, как и весь грот. (Не иначе, чего-то нажрался. — Авт.)
— Что уставился? — закричал на друга Фемистоклюс. — Только и знаешь что надписи похабные на стенах рисовать. Следуй за мной.
— А что слу… слу… случилось?
— Следуй за мной, и попрошу без идиотских вопросов.
Выбравшись из пролома, греки поспешили к Олимпу. Вернее, Фемистоклюс поспешил, волоча за собой немного пришибленного поведением друга Алкидия.
Создавалось впечатление, что старый Фемистоклюс остался там, в пещере, а наружу вышел новый, более дерзкий и решительный, чем раньше.
— Да не трясись ты так, — бросил другу рыжебородый. — Статуя Ареса далеко отсюда.
— Но куда мы так спешим?
— Зевс в опасности. Заговорщики заперли его, а перед этим избили. Лучшего случая заслужить доверие Громовержца нам больше не представится.
— Но откуда ты знаешь, что Зевс?…
— Знаю, и все тут, — огрызнулся Фемистоклюс. — И больше не спрашивай меня откуда, а то дам в лоб.
Алкидий не стал спрашивать. Ну а Фемистоклюс… жаль ему было расставаться с удивительным даром, но тут ничего не поделаешь, человеческое тело, оно хоть и очень неудобное, зато родное.
Сначала грек думал, что навсегда утратил свою человеческую сущность, став одним большим, необъятным, как небо, глазом. Но сие предположение, к счастью, оказалось ошибочным. Как только Фемистоклюс мысленно изъявил желание вновь обрести свое прежнее тело, то в тот же миг обнаружил, что стоит все перед тем же круглым, затянутым жидким зеркалом проходом, в который он недавно так бесстрашно шагнул. Неведомая сила легко вернула его обратно. Но что это была за сила? Куда это он попал? Почему на время обрел божественное всемогущество?
Фемистоклюс не знал ответов на эти вопросы.
Конечно, грек догадывался, что волей случая ему удалось воспользоваться очередной божественной машиной. Но скажи ему кто, что эта машина не имеет никакого отношения к олимпийцам, рыжебородый, пожалуй, сильно удивился бы, да и испугался, наверное. Ведь тогда бы получалось, что есть в мире и другие боги, не менее (а то и более) могущественные, чем бессмертные владыки Греции. (Думаю, что весь этот бред с большой натяжкой можно назвать космической оперой. — Лет.)
Как и обещал Фемистоклюс, нападению статуи Ареса они с Алкидием так и не подверглись. Но подходить к Олимпу пришлось соблюдая крайнюю осторожность, потому что рядом с Летающим островом уже суетилась маленькая (на расстоянии) фигурка Геракла с огромным (также на расстоянии) кузнечным молотом на плече.
— Чем это он там, интересно, занимается? — заинтригованно прошептал Алкидий.
— Сквозную дыру в Олимпе собирается проделать, — спокойно ответил Фемистоклюс, вытирая катившийся по лбу пот.
— Но зачем?
— А сатир его знает. По-моему, они все там, на Олимпе, помешались, заразившись безумием от Зевса…
Грекам удалось вернуться к Летающему острову по собственным следам, которые притихший ветер еще не успел окончательно стереть с ровной глади красного песка.
От Олимпа тянулась еще одна цепочка следов, больших и глубоких, оставленных неумолимой, как всемогущий Рок, ожившей мраморной статуей Ареса.
«А ведь я говорил Алкидию, — подумал Фемистоклюс, злобно косясь на семенящего чуть позади приятеля, — что не оставит нас каменный Арес в покое».
До покрытой инеем дверцы они добрались без приключений.
— Секундочку, — не на шутку перепугался Фемистоклюс, — а как же мы ее откроем?
Красного рычажка снаружи овальной двери не наблюдалось.