Телефон опять задребезжал.
Странное дело, звонили из издательства.
Что такое?.. Павел Семенович получил указание изъять у него пропуск?
Береговой выждал несколько секунд, а потом нажал кнопку.
— Алло.
В трубке молчали, и в отдалении слышался привычный офисный шум и движение, и он вдруг понял, как соскучился по работе!.. До слез, до детского спазма в горле.
— Алло?!
Он взглянул — телефон работал, и секунды бежали.
— Перезвоните, я не слышу.
И нажал «отбой».
Митрофанова осторожно подергала дверь в собственную квартиру — заперта — и постояла, прислушиваясь.
Тихо.
Только слышно, как на четвертом этаже, путаясь и ошибаясь, играют гаммы. Или на пятом?..
Зайти в квартиру она не решалась — со страху.
Ей теперь все время было страшно!.. На работе она сильно вздрагивала, если ее неожиданно окликали, в маршрутке лезла на последнее сиденье, чтобы видеть весь салон, в магазине то и дело оглядывалась и сегодня обнаружила, что за ней неотступно следует человек в мятом костюме и несвежей рубашке. Хорошо хоть не завизжала на весь зал, сообразила: это охранник — должно быть, она показалась ему подозрительной!..
Так и ушла, ничего не купив, и ужинать теперь нечем.
Наверху бабахнула дверь, Катя быстро вставила ключ в замочную скважину, повернула и юркнула внутрь.
Лоб у нее был мокрый, шее больно, и дышалось тяжело — все от страха. Морщась, она потерла шею под воротником водолазки и пристроила сумку под вешалку.
Свет везде горел, она не выключала его даже на ночь.
— Я пришла, — хрипло объявила она неизвестно кому и зачем, и голос пропал где-то за кухонной дверью.
Ногам было холодно, надо бы сапоги купить, да уж теперь не до сапог!.. Митрофанова, кряхтя и держась рукой за стену, стряхнула мокрые ботинки.
Что же за жизнь-то такая началась?!. Трудная, неприкаянная.
Как будто с петлей на шее.
Настороженно заглядывая за все углы, как в кино, где бравые ребята в камуфляже и с автоматами тоже заглядывают за все закоулки и врываются куда-нибудь непременно на счет «три», Митрофанова на счет «десять» добрела до кухни.
Тут тоже горел свет, и холодно было так, что застучали зубы, — окно открыто настежь, и на подоконнике и на полу растеклась лужа от растаявшего снега.
В холодильнике, ледяном и пустынном, обнаружилась банка маминого абрикосового варенья, бережно и трепетно хранимая, половина привядшей луковицы в пакетике, «тунец в масле» и одно яйцо.
Митрофанова захлопнула холодильник — чего в него смотреть-то без толку? — покосилась на окно, за которым было черно и от этого страшно, села к столу и пригорюнилась.
Значит, каков итог сегодняшнего дня?..
Анна Иосифовна вызвала ее и почти указала на дверь — да, да!.. Пусть это не было сказано словами, но Екатерина Митрофанова поняла именно так.
Ты наделала непростительных ошибок и должна за них поплатиться.
Увольнение Берегового только первая из них. Она была почти уверена, что, как только вернет уволенного начальника IT-отдела на работу, Анна Иосифовна найдет изящный, совершенно необидный способ избавиться от нее самой.
Что-то было сделано не так. Что-то такое, чего директриса никогда ей не простит.
Где она, Екатерина Митрофанова, умная, жесткая, осторожная, могла просчитаться? Что именно она упустила — да так, что теперь никак не может поймать?!
И Стрешнев!..
Последние дни он ведет себя странно, как будто залег на дно и чего-то выжидает. Избегает ее, почти не звонит, на совещании помалкивал, и когда Анна Иосифовна за что-то ему пеняла, только улыбался совершенно по-щенячьи и махал рукой — простите, мол, дурака, никак с мыслями не соберусь!..
Это на него совсем не похоже.
Он что-то знает и скрывает от нее, Кати.
Что это может быть?.. Убийство?.. Всплыли какие-то новые детали?.. Или они оба, и Стрешнев, и Анна Иосифовна, что-то узнали от Берегового, который кричал, что «она убивает людей»?! Что он мог им рассказать?! И когда и где они могли с ним встретиться так, что она, Катя, ничего об этом не знает?
Митрофанова закашлялась, в горле стало горячо и жестко. Она наклонилась и сунула лицо в ладони.
— Меня саму чуть не прикончили, — шептала она, раскачиваясь. — Вот прямо на пороге. Они же видели!.. И Маня, и Сашка!.. И теперь я должна звонить этому… который на все издательство орал, что я людей убиваю…
Она долго шептала и раскачивалась, но не плакала, а только мелко дрожала и время от времени приказывала себе не дрожать.
Потом выпрямилась, по-ефрейторски расправила плечи и повела подбородком.
В конце концов, трус не играет в хоккей, это она усвоила давно и четко.
Если нужно звонить и каяться и нету, нет другого выхода, значит, она будет звонить и каяться!
В конце концов, это просто работа. Обстоятельства непреодолимой силы, как пишут в договорах. Она, Екатерина Митрофанова, не может преодолеть эту самую силу и поэтому должна звонить.
Печатая шаг, она вышла в прихожую и достала из сумки телефон.
Можно себе представить, что именно испытает человек, которому она сейчас позвонит! Что именно и как именно он ей скажет.
Впрочем, лучше не представлять.
Телефон прогудел раз. Другой. Третий.
Только бы он не взял трубку!.. Если не возьмет, «обстоятельства непреодолимой силы» не станут преодолимыми, но необходимость преодолевать их отложится хоть на какое-то время.
Ну, еще один гудочек, последний, и я нажму «отбой»!.. Только не бери трубку, не бери ни в коем случае!..
— Да.
Голос показался ей холодным и угрожающим.
— Владимир, это Екатерина Петровна Митрофанова.
— Я узнал.
Митрофанова дышала быстро и очень тихо, чтобы он не слышал.
Что говорить?! Как говорить?!
— Владимир, мне необходимо с вами встретиться. Приезжайте завтра в издательство часам к одиннадцати, у меня как раз закончится совещание, и мы сможем…
— Я не приеду.
Она села под вешалку, прямо на сумку. В трубке молчали.
— Вы, наверное, неправильно меня поняли, — заговорила она снова через некоторое время. Голос у нее подрагивал, и она ненавидела себя за слюнтяйство. — Мне на самом деле необходимо с вами побеседовать. Это имеет отношение к тому, что произошло в издательстве. Нам нужно кое в чем разобраться, но если вам неудобно к одиннадцати, давайте…